Ангел для сестры

Слово «рецидив» произносят так, как сказали бы «день рождения» или «крайний срок уплаты налогов», это нечто такое рутинное, что входит в твой внутренний календарь, хочешь ты этого или нет.

Доктор Чанс объяснил, что это один из наиболее спорных вопросов в онкологии: нужно ли чинить сломанное колесо или лучше подождать, пока повозка не развалится? Он рекомендует нам провести курс полностью транс-ретиноевой кислоты (ПТРК). Ее выпускают в таблетках размером в половину моего большого пальца, а рецепт украли у древних китайских врачей, которые пользовались ею издавна. В отличие от химиотерапии, которая убивает все на своем пути, ПТРК направляется прямо к семнадцатой хромосоме. Так как транслокация пятнадцатой и семнадцатой хромосом отчасти влияет на нормальный процесс вызревания промиелоцитов, ПТРК помогает расцепить гены, которые связались… и прекратить дальнейшее развитие аномалии.

Доктор Чанс говорит, что ПТРК может вернуть Кейт к ремиссии.

Но в то же время у нее может развиться невосприимчивость к лекарству.

– Мам… – Джесс заходит в гостиную, где я сижу на диване.

Я провела здесь уже не один час. Мне никак не заставить себя подняться и сделать хоть что-то из домашних дел. Какой смысл собирать обед в школу, подшивать брюки или даже оплачивать счета за отопление?

– Мам, – повторяет Джесс, – ты не забыла, а?

Я смотрю на него так, будто он говорит по-гречески.

– Что?

– Ты говорила, что отвезешь меня покупать новые бутсы, после того как мы сходим к ортодонту. Ты обещала.

Да, обещала. Потому что занятия по футболу начнутся через два дня, а Джессу стали малы старые бутсы. Но теперь я не знаю, смогу ли дотащиться до ортодонта, где женщина в регистратуре будет улыбаться Кейт и скажет, как обычно, какие красивые у меня дети.

А в мысли о походе в спортивный магазин есть что-то прямо-таки непристойное.

– Я отменю прием у ортодонта.

– Круто! – Джесс улыбается во весь свой серебрящийся рот. – Значит, мы просто пойдем за бутсами?

– Сейчас не время.

– Но…

– Джесс, прекрати!

– Я не смогу играть без обуви. А ты ничего не делаешь, просто сидишь здесь, и все.

– Твоя сестра очень больна, – говорю я ровным голосом. – Мне жаль, если это мешает твоей встрече с дантистом или препятствует планам купить пару бутсов. Но сейчас это не имеет решающего значения в великой схеме мироздания. Я думала, раз тебе уже десять лет, ты достаточно повзрослел, чтобы понять: мир не вращается вокруг тебя одного.

Джесс смотрит в окно, где Кейт оседлала сук дуба и учит Анну залезать наверх.

– Да, верно, она больна, – соглашается он. – Почему ты никак не повзрослеешь? Почему не понимаешь, что мир вращается не вокруг нее?

Впервые в жизни до меня доходит, как родитель может обидеть ребенка, – это оттого, что, заглянув ему в глаза, вижу в них свое отражение – такое, какого лучше бы не видеть никогда. Джесс убегает наверх и с силой хлопает дверью своей спальни.

Я закрываю глаза, делаю несколько глубоких вдохов. И тут меня поражает мысль: не все умирают в старости. Людей сбивают машины. Они гибнут в авиакатастрофах. Давятся арахисом. В жизни нет никаких гарантий, особенно это касается будущего.

Вздыхая, я поднимаюсь наверх, стучу в дверь сына. Он недавно открыл для себя музыку; она пульсирует в узкой полоске света под дверью. Джесс убавляет громкость, и звук резко уплощается.

– Что?

– Я хочу поговорить с тобой. Хочу извиниться.

За дверью слышится шарканье, и она распахивается. Рот у Джесса весь в крови, вампирская помада; куски проволоки торчат наружу, как булавки портнихи. Я замечаю в его руках вилку и понимаю: это ею он сорвал брекеты.

– Больше тебе не придется никуда меня вести, – заявляет мне сын.

Проходит две недели. Кейт принимает ПТРК.

– Ты знаешь, – говорит мне Джесс однажды, когда я готовлю для нее таблетки, – что гигантская черепаха может прожить сто семьдесят семь лет? – Он увлекся книгами Рипли «Хотите верьте, хотите нет». – А арктический моллюск может прожить до двухсот двадцати.

Анна сидит у кухонного островка и ест ложкой арахисовое масло.

– Что такое арктический моллюск?

– Какая разница, – отвечает Джесс. – Попугай может прожить восемьдесят лет. А кошка тридцать.

– А Геркулес? – спрашивает Кейт.

– В книге сказано, что при хорошем уходе золотые рыбки живут до семи лет.

Джесс смотрит, как Кейт кладет на язык таблетку и делает глоток воды, чтобы проглотить ее.

– Если бы ты была Геркулесом, – говорит он, – то уже умерла бы.

Мы с Брайаном опускаемся напротив друг друга на стулья в кабинете доктора Чанса. Пять лет прошло, а тела наши прилажены к знакомым сиденьям, как рука к старой бейсбольной перчатке. Даже фотографии на столе онколога не поменялись – жена все в той же широкополой шляпе на скалистом ньюпортском берегу; сын застыл в возрасте шести лет с пятнистой форелью в руках. Это добавляет правдоподобия ощущению, что мы отсюда не уходили, хотя я и верила в обратное.

ПТРК помогла. На месяц Кейт вернулась к молекулярной ремиссии. А потом анализ крови показал, что в ее крови опять стало больше промиелоцитов.