Ангел для сестры

Дан изображает, что запер рот на замок и выбросил ключ. Через пять минут мы уже на пути к старому сараю, где раньше хранились лодки какого-то колледжа. По дороге Дан развлекается с кнопками и рычагами на панели управления, поднимает и опускает кузов мусоровоза. Я говорю себе, что позвал его для пущего страху. Если о моих проделках узнает еще один человек, это добавит мне остроты ощущений. Но самом деле иногда выпадают вечера, когда тебе просто хочется, чтобы кто-нибудь был рядом с тобой в этом необъятном мире.

В одиннадцать лет у меня появился скейтборд. Я его не просил. Это был подарок в искупление вины. Нечасто мне доставались такие дорогие вещи, обычно это случалось в связи с очередным эпизодом в болезни Кейт. Родители осыпали ее кучей всякого клевого барахла перед каждой очередной отправкой в больницу, а так как Анна обычно была вовлечена в это, она тоже получала замечательные подарки. Примерно через неделю родители испытывали угрызения совести за допущенное в семье неравенство и покупали мне какую-нибудь игрушку, чтобы я не чувствовал себя заброшенным.

В любом случае я не могу описать вам, какой чудесный это был скейтборд. На деке у него был светившийся в темноте череп, у которого с зубов капала зеленая кровь. Неоново-желтые колесики и шершавая поверхность. Встаешь на нее в кроссовках, и раздается такой звук, будто рок-звезда прочищает горло. Я катался на нем взад-вперед по подъездной дорожке, по тротуарам, учился подпрыгивать, делать кикфлипы и олли. Было только одно правило: нельзя брать его на улицу. Там в любой момент могла проехать машина, а детей часто сбивают.

Стоит ли говорить, что одиннадцатилетние полузаброшенные подростки и домашние правила – они как масло и вода. К концу первой недели обладания скейтбордом я решил, что скорее скачусь по лезвию бритвы в бассейн со спиртом, чем еще хоть раз проедусь по тротуару вместе с малышами на трехколесных великах.

Я умолял отца свозить меня на парковку у супермаркета или на школьную баскетбольную площадку, куда угодно, где я мог бы порезвиться. Он обещал, что в пятницу, после того как у Кейт в очередной раз возьмут костный мозг на анализ, мы все поедем к школе. Я возьму свой скейтборд, Анна – велосипед, а Кейт, если захочет, покатается на роликах.

Боже, как я ждал этого дня! Я смазал колеса, отполировал снизу деку и разучивал двойной хеликс на пандусе, который соорудил из кусков фанеры и толстого бревна. Как только я увидел машину – мама с Кейт возвращались от гематолога, – сразу выбежал на крыльцо, чтобы мы не теряли времени.

Мама, как выяснилось, тоже очень торопилась. Она открыла дверь машины, и там сидела Кейт, вся в крови.

– Позови папу! – скомандовала мать, прикладывая комок из бумажных салфеток к лицу Кейт.

У Кейт и раньше, случалось, текла кровь из носа. Я пугался, и мама всегда говорила, что кровотечение выглядит страшнее, чем оно есть на самом деле. По ее просьбе я привел отца, они вдвоем отнесли Кейт в ванную и попытались успокоить, чтобы она не плакала, так как это лишь ухудшало ситуацию.

– Папа, когда мы поедем? – спросил я.

Но он был занят – делал тампоны из туалетной бумаги и подсовывал их под нос Кейт.

– Пап?.. – повторил я.

Отец взглянул на меня, но не ответил. Глаза у него были стеклянные и ничего не видели, словно я был сделан из дыма.

Тогда я впервые подумал, что, может быть, так и есть.

Отличительная черта огня – коварство. Он подкрадывается тайком, лижет, оглядывается через плечо и хохочет. И черт возьми, он красив! Как зарево заката, пожирающее все на своем пути. Впервые рядом со мной есть кто-то, способный восхититься делом моих рук. Кроме меня самого. Дан издает какой-то тихий звук из глубины горла – знак уважения, несомненно. Но когда я с гордостью смотрю на него, то вижу, что он пригнул голову и утопил ее в грязном воротнике старой армейской куртки. По его лицу текут слезы.

– Дан, приятель, что с тобой? – Конечно, этот парень чокнутый, но все же. Я кладу руку ему на плечо, а он реагирует так, что можно подумать, на него упал скорпион. – Данни, ты испугался огня? Не бойся. Мы далеко. Мы в безопасности.

Я улыбаюсь, как мне кажется, ободряюще. Вдруг он взбрыкнет и раскричится, привлечет внимание какого-нибудь проходящего мимо копа?

– Этот сарай, – говорит Дан.

– Да. Никто не будет жалеть о нем.

– Там живет крыса.

– Больше нет, – отвечаю я.

– Но крыса…

– Животные умеют спасаться от огня. Говорю тебе, крыса не пострадает. Рванет туда, где прохладно.

– Но как же газеты? У него была одна со статьей об убийстве президента Кеннеди…

Тут до меня доходит, что крыса – это, скорее всего, не грызун, а другой бездомный, который укрывался в этом сарае.

– Дан, ты говоришь, что там кто-то живет?

Бродяга глядит на венец из огненных языков, и его глаза увлажняются, потом он повторяет мои слова:

– Больше нет.