Ангел для сестры

Сегодня хороший день. Я имею в виду, что Кейт чувствует в себе силы накричать на меня за то, что я без спроса взяла два ее CD-диска. Бога ради, она была почти в коме и едва ли могла дать разрешение! Ей даже захотелось порешать кроссворд.

– Таз, – предлагаю я. – Бак.

– Четыре буквы.

– Челн, – говорит мама, – Может, они имеют в виду судно.

– Кровь, – произносит доктор Чанс, входя в палату.

– Тут пять букв, – отвечает ему Кейт гораздо более мягким тоном, должна заметить, чем говорила со мной.

Мы все любим доктора Чанса, он стал почти шестым членом нашей семьи.

– Назови мне цифру. – Он имеет в виду на шкале боли. – Пять?

– Три.

Доктор Чанс садится на край постели.

– Через час это может быть пять, – предупреждает он. – Это может быть девять.

Лицо у мамы окрашивается в цвет баклажана.

– Но Кейт сейчас чувствует себя отлично! – восклицает она.

– Знаю. Моменты просветления будут становиться все более краткими и дальше отстоящими друг от друга, – объясняет врач. – Это не из-за ОПЛ. Это почечная недостаточность.

– Но после трансплантации… – начинает мама.

Весь воздух в палате, могу поклясться, превращается в губку. Можно было бы расслышать, как трепещут крылья колибри, залети она сюда, настолько становится тихо. Мне хочется лентой тумана выскользнуть из комнаты, чтобы не чувствовать себя виноватой.

Только у доктора Чанса хватает смелости взглянуть на меня.

– Насколько я понимаю, Сара, наличие трансплантата под вопросом.

– Но…

– Мама, – обрывает ее Кейт и обращается к доктору Чансу: – О каком промежутке времени идет речь?

– Может быть, о неделе.

– Вау, – тихо произносит она. – Вау. – Прикасается к краю газетного листа, трет большим пальцем пятнышко на нем. – Будет больно?

– Нет, – заверяет ее доктор Чанс. – Об этом я позабочусь.

Кейт кладет газету на колени и берет его за руку:

– Спасибо. За правду.

Доктор Чанс поднимает взгляд, глаза у него покраснели.

– Не благодари меня. – Он встает так тяжело, будто сделан из камня, и, не говоря больше ни слова, выходит из палаты.

Мама, она заворачивается в себя, только так это можно описать. Как лист бумаги, когда засовываешь его глубоко в огонь, а он не загорается, но как будто скручивается и просто исчезает.

Кейт глядит на меня, потом переводит взгляд на трубки, которые приковывают ее к постели. Я встаю и подхожу к матери, кладу руку ей на плечо:

– Мама, перестань.

Она поднимает голову и смотрит на меня пустым, загнанным взглядом:

– Нет, Анна, это ты перестань.

Мне требуется немного времени, чтобы оторваться от нее.

– Анна, – бормочу я.

Мама поворачивается ко мне:

– Что?

– Слово из четырех букв для сосуда, – говорю я и выхожу из палаты.

Ближе к вечеру я кручусь на вращающемся кресле в папином кабинете на пожарной станции. Напротив меня сидит Джулия. На столе штук шесть фотографий моей семьи. Вот Кейт в младенчестве, на голове у нее вязаный чепчик, похожий на клубничину. Вот мы с Джессом держим в руках пеламиду и улыбаемся так широко, что улыбки напоминают болтающуюся между нами рыбину. Я всегда удивлялась, глядя на картинки, вставленные в рамки для фотографий, когда мы покупали их в магазине: женщины с прямыми каштановыми волосами и недоверчивыми улыбками, младенцы с головами как грейпфруты, сидящие на коленях у брата или сестры, – люди, которые в реальной жизни, вероятно, вообще не знакомы друг с другом, сведены вместе человеком, разыскивающим модели, чтобы изображать фальшивое семейное счастье.

Может быть, эти липовые вставки не так уж сильно отличаются от настоящих снимков.

Я беру одну фотографию. На ней мама и папа, оба загорелые и такие молодые, какими я их никогда не видела.

– У вас есть парень? – спрашиваю я Джулию.

– Нет! – отвечает она как-то слишком поспешно; когда я поднимаю на нее взгляд, пожимает плечами. – А у тебя?

– Есть один парень – Кайл Макфи, который мне вроде бы нравился, но теперь я не уверена. – Я беру ручку и начинаю развинчивать ее, вынимаю тоненький стержень с синими чернилами. Вот было бы здорово, если бы в меня был встроен такой, как у кальмара: указываешь на что-нибудь пальцем и оставляешь свою отметку где захочешь.

– Что случилось?

– Я ходила с ним в кино, вроде как на свидание, а когда фильм закончился и мы встали, у него это… – Я краснею. – Ну, вы понимаете. – Я машу рукой над коленями.

– А-а, – поизносит Джулия.

– Он спросил меня, бралась ли я когда-нибудь в школе за болт – вот-вот, боже, за болт, – я собиралась сказать ему «нет» и вдруг пялюсь на то самое место. – Я кладу обезглавленную ручку на папин стол. – Теперь, когда вижу его где-нибудь, ни о чем другом не могу думать. – Я смотрю на Джулию, и в голову приходит мысль: – Я извращенка?

– Нет, просто тебе тринадцать. И не забывай, Кайлу тоже. Он не мог сдержаться так же, как ты не можешь не думать об этом, когда видишь его. Мой брат Энтони говорил: есть только два момента, когда парень может возбудиться, – это день и ночь.

– Брат говорил с вами о таких вещах?

– Ну да, – смеется она. – А что? Джесс с тобой не говорит?