Ангел для сестры

Около двух часов ночи я теряю Брайана. Он выходит, когда я засыпаю рядом с кроватью Кейт, и не возвращается больше часа. Я спрашиваю про него у сестры на посту, заглядываю в кафетерий и в мужской туалет, везде пусто. Наконец обнаруживаю его в конце коридора, в маленьком атриуме, который назван в память о каком-то несчастном умершем малыше. Это светлое, полное воздуха помещение с искусственными растениями, где могут приятно проводить время пациенты. Брайан сидит на уродливом диване, обтянутом коричневым вельветом в рубчик, и что-то быстро пишет синим фломастером на клочке бумаги.

– Эй! – тихо окликаю его я, вспоминая, как дети вместе рисовали, сидя на полу в кухне, карандаши рассыпались между ними, как цветы на лугу. – Поменяешь желтый на синий?

Брайан испуганно поднимает взгляд:

– Это…

– С Кейт все хорошо. Состояние стабильное.

Медсестра Стеф уже ввела ей первую дозу мышьяка и сделала два вливания крови, чтобы восполнить то, что девочка теряет.

– Может, заберем Кейт домой, – предлагает Брайан.

– Ну, мы, конечно…

– Я имею в виду сейчас. – Он складывает руки домиком. – Думаю, она хотела бы умереть в своей постели.

Слово взрывается между нами, как граната.

– Она не собирается…

– Да, собирается. – Он смотрит на меня, его лицо искажено болью. – Она умирает, Сара. Она умрет, может быть, сегодня, или завтра, или через год, если нам повезет. Ты слышала, что сказал доктор Чанс. Мышьяк не лекарство. Это лишь отсрочка неизбежного.

Мои глаза наполняются слезами.

– Но я люблю ее, – говорю я, потому что для меня это веская причина.

– Я тоже. Слишком сильно, чтобы продолжать делать это.

Бумажка, на которой он писал, выпадает у него из рук и приземляется ко мне на колени. Я успеваю взять ее раньше мужа. Она вся закапана слезами, исчиркана. «Ей нравилось, как пахнет весной, – читаю я. – Она могла обыграть любого в джин-рамми. Она могла танцевать без музыки». По краям листка есть дополнения: «Любимый цвет – розовый. Любимое время суток – сумерки. Много раз перечитывала „Там, где живут чудовища“ и до сих пор знает этот текст наизусть».

Волоски у меня на шее становятся дыбом.

– Это что… некролог?

Теперь Брайан тоже плачет:

– Если я не сделаю этого сейчас, то потом, когда будет нужно, уже не смогу.

– Еще не время, – качаю я головой.

В три тридцать утра я звоню сестре, хотя и понимаю, что для Занни, вообще для всех нормальных людей, это середина ночи.

– Я разбудила тебя.

– Что-то с Кейт?

Я молча киваю, хотя она не может этого видеть.

– Занни…

– Да?

Я закрываю глаза и чувствую, как из-под век сочатся слезы.

– Сара, что случилось? Ты хочешь, чтобы я приехала?

Говорить трудно, горло сильно сдавило; правда разрастается в нем, вот-вот задушит. В детстве наши с Занни спальни выходили в один коридор, и мы с ней ссорились из-за того, оставлять в нем свет на ночь или нет. Я хотела, чтобы он горел, она хотела спать в темноте. «Накрой голову подушкой, – говорила я ей, – и тебе будет темно, а я не могу сделать, чтобы было светло».

– Да, – отвечаю ей, больше не сдерживая рыданий. – Пожалуйста.

Вопреки всем прогнозам Кейт пережила десять дней интенсивных переливаний крови и терапии мышьяком. На одиннадцатый день госпитализации она впадает в кому. Я решаю, что останусь дежурить у ее постели, пока она не очнется. И делаю это в течение ровно сорока пяти минут, пока не раздается звонок от директора школы, где учится Джесс.

Очевидно, натрий в школьной химической лаборатории хранят в маленьких контейнерах с плотными крышками, потому что он легко вступает в реакцию с воздухом. Очевидно, с водой он тоже реагирует, отчего происходит выброс водорода и тепла. Очевидно, мой сын-девятиклассник оказался достаточно сообразительным, чтобы понять это, вот почему он украл опасное вещество, спустил его в унитаз и взорвал школьный септик.

После того как директор на три недели отстранил Джесса от занятий и при этом не забыл любезно поинтересоваться здоровьем Кейт, по сути сообщая, что моему старшему сыну прямая дорога в пенитенциарное учреждение, мы с виновником «торжества» возвращаемся в больницу.

– Ни к чему говорить, что ты остаешься без прав.

– На сколько?

– Лет до сорока.

Джесс опускает плечи и, если это возможно, сдвигает брови еще ближе к переносице. Я задумываюсь: в какой момент бросила бороться с ним? И почему это произошло, хотя его история ни в какое сравнение не идет по масштабу разочарований с историей его сестры.

– Директор – козел.

– Знаешь, Джесс, в мире их полно. И тебе всегда будет нужно противостоять кому-то. Чему-то.

Он сердито смотрит на меня:

– Ты могла бы завести разговор о долбаных «Ред сокс» и все равно свернула бы на Кейт.

Мы въезжаем на парковку у больницы, но я не глушу мотор. Дождь хлещет по ветровому стеклу.

– У нас у всех к этому талант. Или ты взорвал септик по какой-то другой причине?

– Ты не знаешь, каково это – быть ребенком, сестра которого умирает от рака.