Ангел из авоськи

— Конечно, может так подумать, — как будто даже с удовольствием подтвердил Казиев. — Я просил тебя? Да, я говорил о записях Роди, которые могли оказаться у этого вашего девочки-мальчика… Бумажкам этим — копейка в базарный день, чистое фуфло, Родиного там ничего нет… Все, вопрос «исчерепан».

— Но, Тим, ты же попросил меня взять бумаги в рюкзаке у Ангела!

— Я никакого рюкзака не видел и ни о чем таком ничего не знал, это так?

— Так, — прошептала Тинка, не поспевая за ерническими выкладками Казиева.

— Значит, прости уж, я тебя не мог просить взять что-то из чьего-то рюкзака, не зная и не предполагая об этом ни сном, как говорится, ни духом. Так или нет? Или я что-то выдумываю?

— Так, — эхом отозвалась Тинка. — Ты ничего не выдумываешь…

— Ну наконец-то мы начинаем понимать друг друга. Подведем итоги. Ты мне сказала о рюкзаке и о том, что там лежит. И ты все это принесла сюда, исходя из того что я очень абстрактно интересовался, к сожалению, в твоем присутствии, материалами, которые мой друг Родя должен был взять для нас с ним. Поняла? Для него и меня! Он был лишь продюсер, не буду объяснять, что это такое, наверное, ты все-таки уже знаешь, а я — режиссер! Он должен был принести любой найденный материал мне. Но его убили. Вот почему я поинтересовался, где же все это может находиться?.. Тут ты мне и предложила…

— Нет, не я сама! Ты попросил меня! — закричала Тинка, туманно понимая, что ее обводят вокруг пальца и она будет виновата во всем.

— Как это не ты? Мы же с тобой только что выяснили, что я и знать не знал, что есть какой-то рюкзак и что в нем что-то может быть… Выходит, я лазил по чужим вещам? Так, Тина? Скажи-ка.

Тинка замолчала, пытаясь обдумать то, что тут наговорил Казиев, и ей показалось, что, да, так все и было, потому что ведь Тим и вправду не мог знать о рюкзаке…

— Я думаю, девочка моя, тебе следует сделать следующее, чтобы не выглядеть, если и не воровкой, то довольно-таки некрасиво — нечестной подружкой, которая всем и каждому рассказывает, что и где лежит, что, к примеру, находится в совершенно чужом рюкзаке!..

Он обожал такие беседы с молодежью. Не со всякой, конечно, — вот с такой, как Тинка, когда можно расслабиться и нести всякое…

— Так вот, ты должна прийти и незаметно, тихо, возможно, ночью, положить бумажки на место. Чтобы тебя не заподозрили в том, о чем я только что тебе толковал…

Казиев откинулся на спинку кресла и с удовольствием ел грушу, которая должна восполнить авитаминоз, наступивший после ухода этой ненормальной Ангелицы…

— Хочешь грушу? — спросил он, увидев, какими голодными глазами смотрит Тинка на сочащуюся мякоть у него на блюдечке.

— Хочу… — протянула она и добавила: — я есть очень хочу, мне даже нехорошо…

— Знаешь, я понял, что тоже безумно хочу есть, даже не есть, а жрать. Давай-ка мы сейчас хорошенечко подзаправимся.

— Давай, — обрадовалась Тинка, ожидая, что как всегда «приедет» сервировочный столик с разными вкусностями.

Но нет. Казиев воодушевился.

— На кухне, в холодильнике, есть чудный кусок свинины, парной, я ее даже в морозилку не закладывал. И перцы красные, сладкие. Ну и, конечно, самое любимое — картошка. Она хороша тушеной, с грибами…

У Тинки текли слюнки, по-настоящему, она их только успевала сглатывать. Как славно они сейчас поедят, как вкусно!

— Чего ж ты сидишь, моя радость? — удивился Казиев. — Иди готовь! Ты же моя будущая жена!

— A-а… я не умею. Яичницу — да, а мясо — нет…

— Неужели, милочка? — с преувеличенным удивлением откликнулся Казиев. — А кто же все это будет делать?

— Ты… — ответила Тинка и сразу же ощутила, как летит куда-то в пропасть.

Это Казиев скинул ее с кресла и стоял над ней как справедливейший судия.

— Ты, моя милая, мыслишь, как я понимаю, так: я, режиссер, мыслитель, буду стоять на кухне, при фартуке, и готовить тебе, именно тебе, жаркое, чистить картошку, может быть, варить щи? Ты в своем уме? Ты для чего мне нужна? Только для постели? Не-ет. Для этого у меня целый склад на кинофабрике и везде, где я появляюсь. Если ты чего-то хочешь со мной серьезного, то тебе нужно уметь стирать…

Она продолжала неловко лежать на ковре, с подвернутой ногой, которая очень болела. Но ее любимый человек как бы не видел этого.

— Убирать квартиру, — он загибал пальцы, — все, кроме моего кабинета! Ходить за покупками, готовить, причем вкусно и разнообразно! Ну, мыть посуду, чтобы чистое белье было и прочие мелочи… И вот тогда!.. Тогда я, возможно, стану тебя любить. Нетерплю это слово — затерли его, как… Ты встаешь или будешь валяться до завтра?

— Помоги мне, — пролепетала Тинка, — у меня нога подвернулась.

— Вот теперь у нее подвернулась нога! — обратился как бы к аудитории Казиев. — Какая же слабая молодежь выросла!

Он рывком поднял ее с пола и усадил в кресло. Нога и вправду распухла в колене.

— Какая ты неприспособленная, изнеженная, что за жена из тебя выйдет! Не знаю…

— А можно нанять домработницу, вот у Алены…