Ангел из авоськи

— Эк, вы, молодой человек, как расходились! И всего лишь за «забавную» штучку? — хихикнул старик. — Не надо никогда пытаться обмануть старого человека. Кажется — старый, ему можно наплести черт-те что, ан нет, старый, если он, конечно, не был дураком в свое время, — это человек мудрый, который видит на полметра вниз.

Казиев чувствовал, ощущал одним местом, что ничего у него со стариком этим — почему-то?! — не выгорает. Чем-то он старику не пофартил. Чем?! Придется убираться восвояси и думать, думать о том, как вытащить явно шикарный материал из этого полудурка. Мудрый он! Был бы мудрым, поимел бы сейчас тысячу баксов и жил кум-королю. «Откуда тебе известно, что у старика нет этой тысячи баксов, — вдруг подумалось Казиеву. — Ну а как он живет? Хочет так. Может, период у него застойный! А сам он — тайный миллионер или даже миллиардер… Между прочим, к разговору о деньгах он отнесся вполне равнодушно. И это не был наигрыш, Казиев следил.

— Не смею вас задерживать, — сказал официально старик, вставая.

Встал и Казиев, а что ему оставалось делать?

— Я, собственно, ждал еще, что ваша эта девочка-Ангел принесет материалы, которые она у вас стащила…

— Ничего, мы с ней разберемся. Она стащила, я стащил… Но, наверное, не она вам давала материалы? Скажите честно, не виляйте. Она девчонка не воспитанная еще, но неплохая… Украли у нее, а? Эта ваша цыпочка? Я ошибаюсь?

— А хороша? Скажите, я уверен, вы — знаток женской красоты… — решил Казиев уйти от зыбкой темы.

И тут старик разозлился. Был такой вальяжный тигр, а стал — злобным шакалом.

— Мне ценить теперь разве только ту, которая с косой ходит! А ваша красавица к тридцати раскоровеет, как бомба, и все с ней. Восточные женщины таковы. Они не выдерживают возраста: либо делаются коровами, либо — тощими клячами… Но в юности — это цветы Эдема! Кстати, моя Ангелица получше вашей будет.

Казиев только плечами пожал. У каждого, мол, свой вкус. Старик, уже прощаясь, спросил:

— Вы, конечно, копийки-то поимели? Не надо, не надо головкой трясти! Поимели. Так вот, будьте так любезны, верните фото. Оно дорого мне как память. — И Казиев молча вытащил из кейса фото и отдал старику. Хотел показать, что он тоже из «благородных»? Или что? Сам не понял до конца. Но старик не растрогался, не кинулся ему на шею, а просто запихнул фото в карман. Страннейший человек! Страннейшее дело! Но Тим Казиев тоже не лыком шит, найдет он ходы-выходы к этому пню замшелому. «Замшелому, да не очень», — подумал он, обернувшись еще раз на старика как бы для последнего «прости» и увидев острый недобрый взгляд, устремленный ему в спину.

Так и захолодело меж лопатками, будто уперлось туда дуло пистолета.

Казиев мчался так, что не заметил Тинку, которая, как потерянная, бродила по чахлому скверику с тремя хилыми березками. Она крикнула ему вслед — Тим! Но он не услышал. Идея, однажды приходившая ему в голову, снова завертелась в мозгу. Можно продумать и другие. Но — потом.

Ангел стояла у замызганного вагонного окна и смотрела, как прощаются люди. На самом-то деле все по двадцать раз сказано, но стоять и смотреть друг на друга через стекло как бы неудобно. Ангела никто не провожал. И хорошо! Хотела поехать Алена (Тинка куда-то опять исчезла), но Ангел отказала ей. Алена взяла слово, что к Новому году подруга обязательно приедет. От Ангела она ждет мамины малосольные огурцы — таких Алена нигде больше не пробовала, помнила. Пока Ангел собиралась, ни о чем таком не говорили. О чем говорить? Все ясно. Макс куда-то испарился… Даже не попрощались они. Зачем? Ему это надо? Старик отдал паспорт, она ему — часть рукописи и письма. Он не сердился, был грустный, как ни странно, и дал ей триста долларов, сказав, чтобы она возместила матушке свое воровство. Ангел ни о чем его не спрашивала, он ей ничего не рассказывал. Чужая она приехала, чужой и уезжает.

Поезд тронулся, замелькали грязные подъездные пути к столице, серые домишки, чахлая растительность, помойки…

Дальше — там, где есть природа и воздух, — пойдут дворцы новых русских и разных высоких персон. Она вошла в купе, легла на верхнюю полку и проспала до Славинска. Воскресенье. Она специально так подгадала, чтобы сразу всех увидеть и со всем разобраться. И с матушкой, и с отцом, и с бедным Леонид Матвеичем, рукопись которого она везла. Ангел постарается сказать Матвеичу чего-нибудь обнадеживающего, нельзя же человеку столько времени голову морочить и — ничего, пустота.

Осень подступила вплотную… С нею придет неизбывная тоска в городе Славинске. А в Москве никто толком и не вспомнит Ангела. И хороша же она будет, когда явится как деревенская родственница на Новый год с огурцами, грибами и другими соленьями-вареньями, в мешке через плечо! Хороша! Ни на какие Новые года она в Москву не поедет. Никогда.

Во двор своей пятиэтажки она вошла, как в чужой. И, как на чужую, загляделись, и зашептались бабки, сидящие у всех четырех подъездов. Только одна, самая востроглазая, выкрикнула:

— Да это Зойки и Володьки девка! Которая в Москву сбежала и деньги еще скрала, мать-то как выла!