Ангел из авоськи

— Улита! — загремел Казиев. — Я тебя знаю! Ты притворяешься!

— Ты считаешь, что я вполне здорова?

— Нет, — снизил он тон, — ты не хочешь ничего решать, пока не обдумаешь ситуацию. А обдумывать ее нечего. Тебе одной — старик не только ничего не даст, но и это отнимет. Он довольно противный тип, но мы с ним почти договорились. Я хочу взять тебя, чтобы он поменьше выпендривался, может, перед дамой ему станет стыдно торговаться?.. Дорогая, ты же знаешь, я сейчас совсем не богат… И еще я хочу представить тебя как героиню фильма.

Она усмехнулась:

— Но тут все мне все в сыновья и дочери годятся…

— Там есть шикарная роль дамы, как раз для тебя, я смотрел… — соврал тут же Казиев.

Да он сам допишет для нее несколько реплик, если она своим обаянием и прочими штучками добудет рукопись у старика.

— Хорошо, — неожиданно согласилась Улита, — только вези его сюда! К нему я даже на самолете не полечу.

— Ладно уж, попробую, — кивнул Казиев, — как только сговорюсь с ним, позвоню.

А сам думал о том, что это не цветочки и не ягодки, а волчьи ягоды! Как это он притаранит сюда этого мерзкого типа, который, наверное, за год вышел из дома два раза, за манкой…

15.

Уже на третий день своего пребывания в родном Славинске Ангел работала в заводоуправлении секретарем. Папаша сразу же предупредил ее, что нахлебники ему не нужны, что какой уехала в Москву дочечка голодранкой, такой и приехала. Хорошо, что деньги уворованные вернула, но еще должна втрое отдать — за моральный ущерб. Такие понятия были уже известны папане. Матушка во время его нравоучения молчала, опустив голову и глядя в тарелку с супом, куда то и дело падали крупные слезы. А утром повела Ангела на завод.

Работать бы ей в каком-нибудь самом грязном цеху, да подфартило, — на пенсию уходила старейшая работница завода, секретарь директора — особа восьмидесяти лет с хвостиком (или хвостом…), которая, вставив зубы, могла лишь улыбаться, но не выговаривала ни одного слова. Ангела взяли на ее место. Придя с работы, просидев за обедом в полном молчании, Ангел, еле сдерживая слезы, убежала к Леонид Матвеичу. Учитель выпроводил ее, назначив свидание на кухне в полночь.

В половине двенадцатого Ангел набросила халат, взяла сигареты (папаня в комнате курить запретил) и выскользнула в коридор. Позади себя она услышала тяжелый вздох, не спала матушка, тогда как папаня заливался храпом. Леонид Матвеич сидел за их с Нюрой кухонным столиком-шкафчиком. В халате, с пачкой сигарет, бутылочкой водочки и закуской — пара малосольных огурчиков и хлеб.

Ангел, под яркой — без плафона — лампочкой, как следует рассмотрела своего учителя. Он постарел, обрюзг, растолстел, и сквозь его пышную шевелюру просвечивала лысина. Но глаза — с мешочками под ними и в сетке морщин — оставались голубыми и сияющими. Только вроде бы чуть подернутые сизоватой пленкой тоски, но пока тонкой, так что для людей, не знающих его, — незаметной. Они сели, как сиживали раньше. Ангел рассказала о своей жизни в Москве коротко. Про рукопись Леонид Матвеича не стала сильно врать, но скрыла подробности «беседы» с Казиевым. И что теперь она знает историю учителя. Но это ничуть не уменьшило ее любви к нему! Опустила о Максе, ничего не сказала о причине своего возвращения, о Франции рассказала, но вскользь заметила, что была там — сбоку припека…

«И не вся ли моя московская жизнь — сбоку припека? — подумала она. — Лезла во все дырки, навязывалась, вот и очутилась теперь на своем истинном месте».

Леонид Матвеич слушал внимательно, потихоньку занимаясь своим делом, — попивая и закусывая. Только иногда ухмылялся и покачивал головой. Ангелу становилось не по себе. Чего она несет какую-то полуправду своему самому близкому другу — учителю?.. И… замолчала. Учитель засмеялся, налил в чистую рюмку водки и сказал:

— На, выпей, может, расслабишься, не будешь изворачиваться, как уж. Эк, как ты быстро их манеры переняла! Много сказать — и ничего не сказать!

Ангел от водки отказалась и хотела объяснить свое состояние, но учитель хлопнул ладонью по столу:

— Стоп, дорогая моя, не хочешь, не говори. Только зачем мы с тобой сидим здесь в час ночи? Тебе вставать в семь. Давай-ка на покой. — И он тяжело поднялся с табуретки.

Тут Ангел заплакала и сказала сквозь слезы:

— Леонид Матвеич, простите меня, я как-то еще в себя не пришла. Дайте я выпью.

— На, — подал он рюмку, и Ангел выпила разом грамм пятьдесят водки, и через пять минут спиртовое тепло перешло в какую-то неведомую энергию и она рассказала учителю все, как, впрочем, сначала и собиралась сделать. Что застопорило? Кто знает! Учитель помолчал и спросил: