Ангел-хранитель

Еще бы не ахнуть было, увидев разорванное Лизино платье, вымазанное грязью лицо и сосновые иголки в волосах. Она и так-то красотой не отличалась, а в таком виде выглядела абсолютной дурнушкой. Даже удивительно, что гармоничные черты Павла Кондратьева и Нади таким блеклым образом повторились в их дочери.

– Ничего, – пробормотала Лиза.

– Как ничего, когда ты вся изодранная! – восклинула Вера. – А где твои очки?

Разбитые очки Лиза достала из кармана.

– Прекрасно! – хмыкнула Вера. – Ты представляешь, сколько времени потребуется, чтобы выписать новые? А заказать? Это же целая эпопея! А в школу как ты пойдешь? – Племянница молчала, глядя в землю. – Лиза! Как получилось, что ты в таком виде? – повторила Вера. – Впрочем, догадываюсь. Ольга?

Лизино лицо, застыв, сделалось еще некрасивее. Что она могла ответить тете Вере? Что Оля сначала дергала ее за волосы и дразнила, говоря, что общий их брат Петя Кондратьев не может дружить с такой бледной молью, как Лиза, а потом, когда Лиза выкрикнула, что это неправда и Петя с ней дружит, хоть он и взрослый уже, а с Олей как раз и не дружит, потому что Оля злая, злая, – после этих Лизиных слов та просто толкнула ее и убежала. Ну, толкнула, но не обязательно же было при этом зацепиться платьем за ветку и уронить очки, а Лиза именно очки разбила и платье разорвала, потому что она неловкая и никчемная, а Оля ловкая и красивая…

– Иди домой, умывайся, – вздохнула Вера. – Читать теперь не сможешь, сама себя наказала. – И когда Лиза ушла во флигель, в сердцах воскликнула: – Распустила Лушка детей, дальше некуда!

Лушка между тем, думая о Вере Андреевне Ангеловой, меньше всего имела в виду детей, хоть своих, хоть чужих. Совсем другие у нее были мысли, когда она смотрела, как Вера выходит вечером из санаторского корпуса и садится рядом с Семеном Борисовичем на ступеньки крыльца…

Фамицкий, хоть и являлся главврачом, квартиры своей не имел – жил, как и в войну, в главном корпусе в маленькой комнате. А Вера, наверное, задержалась допоздна в директорском кабинете.

«Ишь змея! Мужика под себя подбирает!» – вот о чем думала, глядя на них издали, Лушка.

Может, если бы она слышала их разговор, то другими были бы ее мысли.

– Ты здесь? Я думала, спишь давно, – сказала Вера.

– Не спится, – ответил Семен.

– Думу думаешь? О чем?

– О том, что за однажды совершенное предательство неизбежно приходится расплачиваться.

– Это кто однажды совершил предательство? – насторожилась Вера.

– Я, кто еще, – пожал плечами он.

– Интересно! Каким же образом?

– Я не должен был бросать хирургию. Несмотря на синекуру, которую предложил мне Геннадий Петрович Хопёр.

Хопёра перебросили в наркомат здравоохранения после войны. Видно, судьба была Вере работать под его началом. Впрочем, не самый плохой вариант, бывают начальники и похуже.

– Кардиология вместо хирургии – обычная перемена профиля, – пожала плечами Вера. – Тоже мне, предательство. Не выдумывай ерунду.

Она вспомнила, как через неделю после Дня Победы рыдала у себя во флигеле, узнав, что никакого музея в Ангелове больше не будет, а будет санаторий, и обсуждению это не подлежит. Предательство!.. Будто бы кто-нибудь с ними со всеми советовался о том, как им работать и вообще жить. Делай что приказано, не то сгинешь, вот и весь выбор.

– Может, и так, – кивнул Семен. – Лихорадочно ищу объяснений – и выдумываю ерунду.

– Чему ты ищешь объяснений? – не поняла Вера.

– Всему, что сейчас происходит.

Оба умолкли. Оба понимали, о чем говорят.

– Может, они уймутся, а? – с тоской произнесла наконец Вера. – У них же вечно кампании. Поболтают про космополитов и перестанут?..

– Прошлые их кампании болтовней не ограничивались, – усмехнулся Семен. – Вспомни, что в двадцать девятом году творилось, когда нэп сворачивали. А в тридцать седьмом?

– Думаешь, снова?..

В ее голосе послышалось уже не уныние, а страх.

– Стараюсь не думать, – ответил Семен. – Надо было после войны ехать хирургом в глухую сельскую больницу. А я соблазнился престижной работой и близкой Москвой. «Явится высокомерие – явится и посрамление».

– Это откуда?

– Из притчи Шломо. Царя Соломона.

– Дед у тебя был раввин. Помню, – улыбнулась Вера.

Он улыбнулся тоже.

– И я помню, как ты на меня помойное ведро вылила.

– Семен, что мы будем делать? – спросила Вера; улыбка исчезла с ее лица.

– Не знаю. Впервые у меня ощущение, что моя жизнь совершенно не зависит от моих действий.

«У меня тоже», – подумала она.

А вслух сказала, меняя тему:

– Лиза невыносимая стала. Ходит без спросу в деревню, с Петькой Кондратьевым подружилась. А что из него выросло, откуда мне знать? Чему он ее научит? Сделаешь замечание – замыкается в себе. – То, что Семен никак не отреагировал на ее слова, рассердило Веру. – Не понимаю твоего отношения к ней! – произнесла она резко. – Она не виновата, что Надя умерла, когда ее рожала.

– Я ее и не виню.

– Просто не замечаешь. – Она поднялась со ступенек. – Ладно. В конце концов, Лиза тебе никто, и тебе нет до нее дела. – И добавила с горечью: – И никому нет до нее дела.