Ангел Кумус

Федя сглупил в тот же день. Он долго, почти по слогам читал красивую вывеску районного совета, потом прошел мимо очереди, мимо запоздавшей секретарши в огромный кабинет большого чиновника, взял первый попавшийся в руку предмет – это оказался пузатый стеклянный графин с водой – и запустил им в наклеенную улыбку складчатого пухлого лица за длинным столом. Лицо метнулось в сторону, не получив серьезных увечий, сидевший с другого конца стола посетитель, хватал Федю за руки и прижимал к себе. Федя кричал, что его отец очень любил Родину. Прибывшие милиционеры удивились размерам и возрасту покушавшегося на убийство, пухлое лицо, прикрывая лоб полотенцем, шипело впавшему в транс Феде, что он сгниет, как отродье спекулянта, в тюрьме, а посетитель испорченным патефоном бубнил: «Это же просто ребенок.. Это же просто ребенок.. Просто ребенок.. Ребенок..»

Суд Федя не помнит, тетушки давились рыданиями в кружевные платочки, адвокат невнятно лепетал о возрасте мальчика Феди, присяжные сдерживали зевоту.

Два года специального исправительного учреждения. Федя очень хотел попасть домой хотя бы на пять минут – убедиться, что его догадки верны, но был отконвоирован сначала в изолятор, а из изолятора в спецвагон. Когда поезд тронулся, Федя сидел на полу, наклонив голову и закрыв ее руками, конвойный пил кефир из бутылки и медленно жевал сдобную булку, «Сидеть!» – невнятным выкриком набитого рта пресек он Федину попытку глянуть в окно…

– Мы забыли медицинские справки, – инспектор зевнул. От искусственного света и пыли заболела голова.

Минут двадцать ушло на две папки попечительского совета над закрытыми дошкольными и школьными учреждениями. Начальник отделения зачитал сначала медицинскую карту Максима П., спотыкнувшись на фамилии ответственного лица, поместившего Максима П. в психиатрическую лечебницу города Москвы.

– Ваш однофамилец, однако, – усмехнулся он. – И инициалы те же. С годом что-то напутано. Черт-те как пишут эти врачи, ничего не разберешь. Но это не шестьдесят четвертый, точно. Смешно. Первая цифра в годе двойка. Обведена красным карандашом, знак вопроса и приписка: «Разобраться. Старший лейтенант Гаврилов, тридцать первое отделение.. число, месяц, шестьдесят четвертого» Смотри-ка, тогда отделений у нас тут было больше, чем сейчас!

Замерший инспектор смотрел, как пылинки танцуют перед его лицом и уговаривал себя не проявлять явных признаков волнения.

– Этот лейтенант обратился в Москву за подтверждением. Ответ – отрицательный. Не было в Москве в шестьдесят четвертом году такого отделения в психиатрической больнице, не было такого врача. Копнем?

– Нет, – сглотнул напряжение инспектор. – Ни к чему. Нам нужно только знать состояние здоровья этих троих, впоследствии сбежавших, на момент их поступления в интернат.

– Ну тогда, значица, так. Про Максима я вам прочел. А Самохвалов и Игматулин имеют справки стандартного образца. В общем – здоровы. На учете не состояли, тяжелых операций к моменту помещения в интернат не перенесли, общее физическое и половое развитие в пределах нормы у Самохвалова Ф. и раннее у Игматулина Х.

Пятый сон смерти. Я – Страшилище Макс

…– Я знаю, как это делают с женщиной, но пробовать не собираюсь, – кровати Хамида и Феди в Интернате стояли рядом.

– Да я вообще могу это сделать себе сам! – шепотом заявил Федя, – На кой мне женщины?

– Нет, ты не понимаешь, должно быть что-то интересней.

– Что же это такое? – Федя приподнялся, подперев голову рукой, стараясь рассмотреть лицо Хамида.

– Если бы я знал, я бы попробовал.., – Хамид говорил мечтательно, – Но это не смерть, это я уже знаю, в смерти нет ничего интересного, – авторитетно заявил он.

– Заткните хлебалы, умники, – приказано было из угла комнаты.

– Общение развивает умственные способности! – неожиданно для себя громко сказал Хамид.

– Если, конечно, эти способности имеются, – добавил Федя.

Феде и Хамиду стало страшно и весело. Они объявили войну, днем ходили в Интернате всегда вместе, ночью спали кое-как и по очереди, пару раз были нещадно избиты, Феде сломали нос. Но теперь при малейшей опасности становились спинами друг к другу и оборонялись с неистовством, напоминающим психический припадок. Через несколько дней их оставили в покое, и долгие беседы полушепотом по ночам никто в комнате не пресекал.

В Интернат новеньких привозили редко. Милицейская машина тормозила сначала на пропускнике, потом въезжала во двор и почему-то всегда останавливалась посередине. Правонарушитель конвоировался до старых разбитых дверей приемника, где проходило оформление, оттуда его проводили уже по внутренним коридорам.

Почти всегда интернатовские, умолкнув и словно впав в транс, внимательно следили за этой процедурой из окон с решетками. Отслеживалось все до последнего момента, когда «милицейка» разворачиваалсь и уезжала, увозя конвой, после этого наступал всеобщий тягучий вздох, несколько минут еще выветривалось странное ощущение проехавшей только что мимо свободы, а потом приходил черед любопытству.