Ангел любви

Лилит, не отрываясь, смотрела на эту голову, не в силах от страха произнести ни слова.

То, что перед ней был один из дикарей, заочно знакомых ей по книгам и отцовским письмам,

сомневаться не приходилось. Сейчас Лилит молила бога только об одном: чтобы он не

оказался людоедом.

Она хотела знаками объяснить этому человеку, что потерпела кораблекрушение во

время страшного урагана. Что она не злой демон и не сделает ни ему, ни его соплеменникам

ничего дурного. А еще, что ей ужасно хочется пить и она вот-вот умрет от жажды. Однако не

смогла издать ни звука.

Между тем туземец продолжал ее внимательно рассматривать.

Безделушки — вот что могло бы ее спасти! Но у нее ничего не было. Впрочем, почему

же — ничего? А брошь? Пока не поздно...

Нечеловеческим усилием воли Лилит заставила себя пошевелить сначала одной рукой,

потом другой. Сняв цепочку, на которой как медальон висела брошь, она протянула ее

дикарю. Он повертел украшение в руках и вдруг, высоко подняв его над головой, закричал

гортанным голосом:

— Ойе! Ойе! Ойе!

В тот же момент из-за бортов шлюпки выглянуло еще с полдюжины таких же голов.

Первый туземец поднял Лилит на руки и передал другому. Судя по многочисленным

ожерельям из акульих зубов, браслетам из костей, разноцветным перьям на голове и яркой

татуировке, он был одним из вождей. Лилит в ужасе смотрела на него, уже почти не

сомневаясь, что попала в руки к людоедам. Сейчас ее привезут на какой-нибудь остров,

разожгут костер и под дикую пляску всего племени зажарят!

В дневнике отца Лилит как-то читала душераздирающее описание подобного

пиршества на одном из полинезийских островов. Тогда жертвой кровожадных дикарей стал

какой-то неудачливый путешественник. По описанию отца, этого несчастного насадили на

огромный вертел и долго поджаривали на медленном огне. А потом с аппетитом съели.

Однако татуированный великан просто бережно перенес ее в свою пирогу и что-то

сказал сидевшим там женщинам. Те заулыбались и согласно закивали головами.

Двое из них расстелили на дне пироги циновку, покрыли ее сверху какими-то шкурами

и осторожно положили на эту постель Лилит. К ним присоединилась еще одна женщина. Она

опустилась перед спасенной на колени и улыбнулась, блеснув в темноте ровным рядом

словно жемчужных зубов.

— Пить... Воды... Пожалуйста... — прошептала Лилит.

— Ойе, ойе! — закивала женщина и ласково погладила Лилит по плечу.

В руках у нее появился глиняный кувшин с водой. С улыбкой она поднесла его к губам

Лилит, а когда та, жадно прильнув к горлышку, выпила все до капельки, вдруг сказала на

примитивном, но все же вполне понятном английском языке:

— Хейкуа! Меня зовут Хейкуа! Ты спасена! Спасена! Бояться не надо!

Хейкуа повернулась к другой женщине. Та дала ей широкий зеленый лист и

небольшую чашечку с белой массой, похожей на творожную. Обмакнув в нее лист, она

протянула его Лилит:

— Съешь! Будешь здоровой! Сильной!

Послушно положив листок в рот, Лилит принялась старательно жевать. Оказалось,

экзотическое блюдо было не лишено приятности. Вслед за первым листом последовал

второй, затем — третий. Наконец Лилит почувствовала, что наелась. И теперь ей хотелось

лишь одного: спать, спать, спать...

Лилит спала крепким сном здорового человека, чудом спасшегося от смерти. Разбудило

ее негромкое ритмичное пение. Она открыла глаза и приподнялась на циновке. Кругом,

насколько хватало глаз, простирался океан.

Она с удивлением рассматривала пирогу, украшенную затейливой резьбой. На носу,

выполненном в виде головы дракона, стоял старый туземец с морщинистым лицом и

пристальным, исподлобья, взглядом. Он командовал пирогой, а заодно и дирижировал. Хор

же состоял из пятнадцати мужчин, в такт песне опускавших в воду длинные весла, и

женщин, разместившихся на перекинутых поперек пироги скамейках. Рядом с ними сидели

дети.

Заметив, что Лилит проснулась, Хейкуа вскочила со скамьи и крикнула ей:

— Смотри! Рева Ра!

И показала рукой куда-то вдаль.

Почти у самого горизонта Лилит увидела струйку дыма, поднимавшуюся над вершиной

выступавшей из моря горы. Рева Ра, повторила она про себя. Что-то было знакомое в этих

словах. Может быть, они встречались в письмах отца? Или — Данрейвена к нему?

Над ней наклонилась одна из туземок. Лилит подняла голову и вдруг увидела среди

акульих зубов, окружавших в виде своеобразного воротничка шею молодой дикарки, свою

брошь. Боже мой! «Лили. Рева Ра. 1787». Ведь именно это было написано на оборотной

стороне украшения!

— Рева Ра, — продолжала Хейкуа. — Там твой дом. Лили вернется туда!

Черные глаза Хейкуа светились бесконечной добротой и радостью. Она вновь подняла

руку и показала в сторону дымившегося вдали вулкана.

— Там твой дом! Лили вернулась туда!

Надпись на броши объяснила все. Понимавшая английский Хейкуа, видимо, показала

ее своим соплеменникам. И те решили, что на украшении указано место рождения. Теперь

они везли ее туда, где, очевидно, жили и сами.

Раздался громкий всплеск. Совсем рядом с пирогой из воды выпрыгнул огромный

дельфин и, описав изящную дугу в воздухе, нырнул обратно в океан.

— Рангахуа! — воскликнула Хейкуа. — Смотри, Лили! Рангахуа!