Ангел мой, Вера

— Чего же некстати — мы от скуки уже одурели…

— Кто бы это мог быть? У соседей вроде бы такого выезда и нет.

— Уж ты-то все выезды знаешь, — съязвила Любинька.

— Сама, поди, от окна не отходишь, как гости собираются…

Обмен шпильками рисковал превратиться в нешуточную ссору, но тут сестры посмотрели на Веру Алексеевну, стоявшую у другого окна, переглянулись и замолчали. Любинька хихикнула; сестра сердито ткнула ее в бок и что-то зашептала. Тогда Вера Алексеевна как будто впервые вспомнила об их присутствии — и покраснела.

Если до сих пор была еще возможность, что нездешняя щегольская коляска, повернув у сада, проедет мимо, то теперь уже сомневаться не приходилось: гость прибыл именно в Нарядово.

Накренившись в выбоине, коляска въехала во двор. Вера Алексеевна вдруг почувствовала, что ей стало тяжело дышать…

Она отошла от окна. Сестры с удивлением взглянули на нее — именно теперь и надо было смотреть! Лошади остановились у крыльца, и тот, кто сидел в коляске, непременно должен был, выйдя, показаться под самым окном.

— Почему не докладываешь? — загудел на лестнице раздраженный голос Матрены Ивановны. — Гость приехал, а ты зеваешь?

И, словно в ответ ей, со двора, ясно слышимый сквозь двойные рамы, донесся веселый оклик:

— Дома ли хозяева?

Любинька и Сашенька ахнули. Любинька удивленно повернулась к Вере Алексеевне:

— Вера, Вера, куда же ты?

«Я не могу…»

— К себе, — коротко ответила Вера Алексеевна, прижимая руку к груди.

— Да постой же…

Любинька не договорила — за Верой Алексеевной затворилась дверь.

К себе она, впрочем, не ушла — осталась стоять в коридорчике, закрыв глаза и едва дыша. А дом уже наполнялся голосами, удивленными возгласами, смехом, и на лестнице звучали шаги. Сразу несколько человек вошли в гостиную — сестрицы зашуршали платьями, здороваясь — что-то пискнула младшая, Катенька, которую недосуг было выдворять. Матрена Ивановна, не скрывая удивления и тревоги, сказала:

— Вот уж нечаянная радость, Артамон Захарович… право, не ждали. Здоров ли батюшка?

— Батюшка… — начал он — слишком гулко для маленькой комнаты — и тут же замолчал: Вера Алексеевна открыла дверь.

Артамон повернулся к ней и, все так же наполняя своим голосом весь дом, произнес:

— Вера Алексеевна, мы должны венчаться немедленно.

Не сомневаясь, не задумавшись даже, что, быть может, это шутка, она ответила «да». Тут же Артамон взглянул на нее так, что стало ясно: нет, не шутка. Не было ни любопытных сестриц, ни остолбеневшей Матрены Ивановны, ни Алексея Алексеевича, наспех застегивавшего на себе сюртук, ни тесной гостиной с пожелтевшими обоями… ничего не было.

Только когда начали бить часы, Вера Алексеевна усилием воли заставила себя прислушаться к тому, что говорила мать — говорила уже давно, вконец отчаявшись, что ее выслушают:

— …и приданое не готово, да и венчаться-то в чем…

— Как, разве в этом нельзя? — с искренним удивлением спросил Артамон, окидывая взглядом домашнее платье Веры Алексеевны.

Любинька и Сашенька наконец не сдержались и прыснули. Матрена Ивановна бросила на барышень испепеляющий взгляд. Послышался голос Алексея Алексеевича:

— Так, я говорю, Артамон Захарович, что за спешка? Неужто пожар?

Судя по всему, он тоже задавал этот вопрос не в первый раз и тщетно пытался добиться ответа.

Артамон несколько раз вздохнул, словно приходя в себя, и наконец отвел взгляд от Веры Алексеевны.

— Отпуск дали на две недели, и только, — произнес он. — А в другой раз не знаю когда дадут… может, еще год ждать. Ради Бога, простите за поспешность — мы собой не располагаем так, как нам хотелось бы…

Алексей Алексеевич наконец справился с пуговицами сюртука.

— Так вы, стало быть, прямо к венцу?

— Все шутить изволишь… — сердито зашептала Матрена Ивановна.

— Какие шутки, матушка, я дело спрашиваю.

— Да, — решительно ответил Артамон. — Я приехал для того, чтобы обвенчаться с Верой Алексеевной как можно скорее. И если бы это можно было устроить в два или три дня, ни о чем другом я бы не мог и мечтать.

Второго ноября венчались у Горяиновых в Нарядове. Сестры Веры Алексеевны от волнения в церкви так шушукались, что даже священник нахмурился: «Если пришли в храм, стойте благолепно — вы не на бале». Артамон старался держаться серьезно, тянулся, как на смотру, прятал улыбку, чтобы строгий батюшка и ему не сделал замечания. Из всей муравьевской родни был один брат Александр Захарович; он смотрел оценивающе и с неприятным любопытством. После венчания он сдержанно заговорил с Верой Алексеевной по-французски и быстро отошел.

— Какой он у тебя строгий, — шепнула Вера Алексеевна.

Артамон, смущенный холодным приемом, оказанным его жене, виновато ответил:

— Это — ничего, это он отцу подражает… Саша веселый, вот увидишь, и Катя тоже. Она маленькая славная такая была, как птичка, хохотунья… А папенька как возьмется про Очаков рассказывать, так заслушаешься. На домашнем театре все вместе играли… — Артамон запнулся, неловко развел руками и грустно закончил: — А теперь вот он, какой театр-то получается.

Вера Алексеевна положила руку ему на локоть:

— Ничего… мы скоро друг к другу привыкнем.

Глава 7