Ангел мщения

— Наркотики. Как уж он их там доставал, через кого, неизвестно. Но умер от передозировки. Был бы здоров, выжил бы. А с такой печенью… Шансов не было. Так что подтвердить ваши слова или опровергнуть их он уже не сможет. Вся ваша и наша надежда на человека, которому вы отдали свой термос с чаем и у которого забрали другой. Если мы его поймаем, если он подтвердит вашу неосведомленность, то, возможно, вам удастся избежать сурового наказания.

— А те, кто…

Она запнулась. Выговорить: «Кто пытал мою мать», у нее до сих пор не выходило. Как не выходило все это представить. Ей уже сообщили, что тело матери забрала очень дальняя родственница. И похоронила. И Инна была отчасти даже этому рада. Видеть муку на лице покойной матери она не смогла бы.

— А те, кто ждал меня в квартире? Их личности установлены?

— Предположительно да. Поиск ведется. Но шансов немного. Так что, гражданка Комарова, молитесь.

Она не молилась, не умела. Она проклинала. Себя. И втайне от подполковника Самоварова считала себя очень виноватой.

Она же не дура, господи! Она же должна была предполагать, что человек, отдающий ей приказания из мест лишения свободы, замутил какое-то зло. Человек, шантажом заставивший ее это сделать, не мог послать ее на доброе дело. И в глубине души она что-то такое чувствовала, когда забирала из рук мужчины термос, показавшийся ей слегка тяжеловатым. Это не было прозрением, скорее легким подозрением. Очень легким, почти не осязаемым, тут же растворившимся. Потом, уже сидя за мужчиной с дамой, все время высокомерно всех оглядывающей, Инна подумала, что Казаков вполне мог через нее передать наркоту. Делал же он это раньше. Что мешало сейчас? Не передать, поправила она себя, заслушав адвокатов сторон, а подбросить. Дядька оказался скандальным. Ни в коем случае не хотел идти на мировую и прощать зарвавшихся молодчиков, которые нанесли ему телесные повреждения.

Почему бы его не скомпрометировать? Подбросить ему сумку с термосом, в котором находился тайник, а в нем наркотики. Почему нет?

Прозрела она в то мгновение, когда ставила сумку под его стул. Просто прострелило в мозг, будто шилом проткнуло.

«Погодите! — подумалось тогда. — А как же отпечатки пальцев? Она же лапала своими пальцами этот термос. Саму сумку, пакет с бутербродами…»

Потом какая-то девушка, кажется, свидетель со стороны ответчиков, ударила ее ногой в бок, отбрасывая почти на метр. И она поползла. Быстро, по-звериному. Потому что поняла, что могло быть в термосе. Поняла за мгновение до взрыва.

Но не крикнула! Не предупредила об опасности, а трусливо скрылась. Обрадовалась, что осталась жива, и скрылась. И долго потом путала следы. И даже не попыталась пойти и сдаться властям, чтобы они смогли поймать и наказать…

А кого?! Кого, кроме нее, они должны были наказывать? Она виновна! Она!

Горло снова заложило. Сначала она все думала, что это от холода в камере. Теперь поняла. Это от слез, которые она все никак не могла выплакать. Глаза оставались сухими. А вот душу терзало. Душило презрение к самой себе.

У нее ведь даже не хватило смелости сознаться в подлоге документов при оформлении квартиры. Нотариус, она точно знала через Кузьмича, отказался от дачи показаний. Назвал все это бредом. И предъявить ему было нечего. Документы были составлены по всем юридическим правилам. Вот и она промолчала. Не созналась, что обманом завладела квартирой.

— Ты не причинила никому вреда тем самым, Инна, — уговаривал ее молчать Кузьмич, добившийся свидания. — А вот себе лишними откровениями можешь навредить.

— Они же знают, — вяло протестовала она.

— Они не знают. Они предполагают. Доказательств нет. Как нет никаких доказательств того, что ты когда-то по глупости и молодости что-то такое кому-то передавала. Тот человек, который тебя посылал, уже сидит немалый срок. Станет ли он себе добавлять еще что-то?

А теперь вот оказалось, что и человека того уже нет в живых.

— Как же все-таки так вышло, Инна, что он уговорил вас на это? Подбил совершить преступление? Как?

Подполковник Самоваров старался смотреть мягко, по-отечески почти. Но она-то знала, что ему просто не хватает информации. Что ему просто надо закрыть белые пятна в деле. И поэтому вместо того, чтобы ответить:

— Он заставил меня, грубо шантажируя.

Она отвечала:

— Я не видела ничего предосудительного в том, чтобы передать кому-то термос с чаем. Я не думала, что все это — часть хорошо спланированного, страшного преступления.

Видела предосудительное, еще как видела. В телефонном разговоре Олег Казаков слишком давил на нее, почти загнал в угол. Это было более чем подозрительно.

И думала она, конечно, думала, что все это подстава. Для того самоуверенного дядьки, что фыркал громко и высокомерно, реагируя на каждое слово адвоката противной стороны.

И поэтому она преступница! Погибли люди. Из-за нее в том числе. И она должна ответить, как это там: по всей строгости Закона.

Но…

Но она снова преступно молчала. Она снова выгораживала, оправдывала себя. Знала, что это гадко, но сотрудничала со следствием в той плоскости, которая ее устраивала, которая была ей выгодна.