Ангел-мститель (СИ)

Тихий внутренний голос охотно подхватил ход ее рассуждений. «Вот видишь, — с удовлетворением заметил он, — душевное спокойствие не определяется никакими внешними факторами. Все зависит от твоего собственного, внутреннего настроя. Пару часов упрямого настаивания на своем вовсе не стоят недельных скандалов и напряжения в доме. Ты же сама прекрасно знаешь, что дороже семьи у тебя никого нет — вон даже во сне о детях беспокоилась. Упорствовать нужно в серьезных делах — как с этой Аллой, например — но даже и в них, как ты заметила, всегда можно найти мирное решение».

Она тоскливо выслушала его тираду и, чтобы избавиться от продолжения обычных заунывных наставлений, пошла звонить матери.

— Мам, привет, как там дела? — начала она без особого вступления. — Как детвора?

— Да вот проснулись уже, умываются, — голос матери звучал как-то напряженно, — сейчас завтракать будем.

— Они тебя, что, уже совсем замучили? — догадалась та, которую позже назвали Мариной.

— Да не так, чтобы очень, — уклончиво ответила мать, — но после завтрака мы, наверно, пойдем куда-нибудь, погуляем, а то они мне дом разнесут.

— Мам, ты знаешь… — Та, которую позже назвали Мариной, вдруг поняла, что если она произнесет сейчас то, что собирается, назад дороги уже не будет. Сделав глубокий вдох, она продолжила: — Я сегодня… никуда все-таки не пойду. Только отвезу деньги, которые мне поручили собрать, и к шести у тебя буду.

— Правда? — Голос матери заметно повеселел. — Это ты, дочка, хорошо решила. А то я все места себе не найду — все хожу вот и думаю, каким боком тебе эта блажь может вылезти.

— Вот и не думай больше, — устало сказала та, которую позже назвали Мариной. — Все у меня будет тихо, мирно и спокойно — как всегда.

— А ты не расстраивайся, — тут же уловила мать ее настроение. — Ты ведь на самом деле хочешь тех увидеть, с кем училась — а они все изменились, так же, как и ты. Из такой встречи одно разочарование может выйти.

— Хорошо, мама, я поняла. — Той, которую позже назвали Мариной, не хотелось сейчас слышать ни рассуждения о приоритетах, ни похвалы своему здравомыслию, ни мрачные прогнозы в отношении того, что все равно уже не произойдет. — Детям передай, пожалуйста, что я раньше приеду, ладно? — попросила она напоследок и положила трубку.

Пора было приниматься за уборку. Руки сами собой взялись за привычное дело, а из головы у нее никак не шли последние слова матери.

А ведь, действительно, чего она так ждала от этой встречи? Сначала ей казалось, что интересно было бы посмотреть, что из кого вышло. Она внимательно прислушалась к себе и покачала головой. У нее мелькнула мысль, что за эти десять лет многие из них вполне могли растолстеть, полысеть — одним словом, превратиться в эдаких важных дядек и теток. От представшей перед ее мысленным взором картины ее даже смех разобрал. Слушать, кто чего в жизни добился, ей тоже не очень хотелось. Нет-нет, ей и самой было, чем похвастаться, но — положа руку на сердце — как-то неудобно было. Все изменения к лучшему в ее жизни были делом рук ее мужа, а вот сама она… Ни в науке ничего не достигла, ни по общественной линии ничем не выделилась; ничего не создала, ничего в мире повидать не сумела… Двое детей, конечно…. так ведь у всех наверняка уже дети есть.

Она вдруг поняла, что на самом деле ей действительно хочется вернуться в прошлое — вновь ощутить ту атмосферу равенства, взаимовыручки и безоговорочной уверенности в собственном всесилии и непобедимости, с которой она — впервые в жизни — столкнулась, попав в институт.

До тех пор ее всегда учили, поучали и советовали. Как мать, так и учителя. Ей рассказывали, как нужно поступать в любой ситуации в жизни, объясняли, к чему приводит излишняя самоуверенность, и раз за разом повторяли, что человек для того и приобретает жизненный опыт, чтобы передавать его следующим поколениям. Она слушала и изо всех сил старалась следовать полученным советам. С одногодками она мало общалась — те все время против чего-нибудь бунтовали, что казалось ей верхом неблагодарности и самонадеянности.

До тех пор она всегда была стороной внимающей и ведомой.

В институте же ее, словно подкидыша безродного, подобрали в большую, шумную и немного сумасшедшую семью. В которой каждый жил по-своему, и никого это не волновало — лишь бы другим не мешал. В которой опытом делились на равных, прекрасно осознавая, что оказанная кому-то сегодня помощь завтра вернется к тебе от третьего человека — и потому не стеснялись эту помощь просить.