Ангел от Кутюр

Жан-Пьер познакомился с Павлом Логиновым года два назад, когда этот русский режиссёр привёз на фестиваль в Канны свой «Парижский блюз», поразивший искушенную публику рассказом о бедном музыканте, взлетевшем в одночасье на вершину славы и забывшем о своих прежних идеалах. Откровенно поставленные вопросы и вплетённая в лихое повествование лирическая нить пронзительных сновидений, через которые, как через сказочное окно, главный герой попадает в мир своего детства, привели в восторг критиков.

Победа на фестивале принесла Логинову известность. Прокат фильма по кинотеатрам Европы принёс какие-то деньги. Но разовые деньги рано или поздно кончаются. Иногда Логинова приглашали выступить с лекциями, которые имели шумный успех, благодаря жёсткой позиции Павла. Он был художник, как говорится, до мозга костей и говорил только о том, что было в его душе. В богемном мире его недолюбливали за прямодушие, принципиальность, за нежелание улыбаться тем «коллегам по цеху», которых Логинов не уважал.

– Как интересно! – Настя даже хлопнула в ладоши от восторга. – Вот не думала, что когда-нибудь буду за одним столиком с самим Логиновым!

– Бросьте! Ну что во мне особенного? Вы же известная модель, вокруг вас столько всяких знаменитостей и миллионеров. Кто я в сравнении с ними в ваших глазах.

– Да ну! Какие там знаменитости? Ну да, много богатых, бизнесмены разные толкутся. Модельеры, конечно, именитые. Только знаете, Павел, они короли одежды, а это ведь только на один сезон.

– Здорово сказано! – похвалил Жан-Пьер.

– А бизнесмены… – Настя неопределённо пожала красивыми плечами. – Ну деньги… Да, это важно, но… Мне вот вчера один звонил, обещал много, хотел… хм, скажем так, поужинать со мной… А что мне с ним? Какое удовольствие? Скука и только.

– Судя по интонации, вы отказали? – улыбнулся Логинов и сделал большой глоток вина.

– Отказала. И вот я сижу с вами, с человеком, который снял «Парижский блюз»! И счастлива… С ума можно сойти.

– Ну снял и снял, – потупил глаза Павел. – Это не шедевр.

– Гениальный фильм! – воскликнула Настя.

– Не нужно скромничать, Павел, – подключился к разговору Жан-Пьер. – Ты сделал великолепный фильм.

– Гениальный и великолепный фильм расположены, может, и на одной линии, но далеко друг от друга, – покачал головой Логинов.

– Даже если не гениальный, то всё равно он войдёт в историю, – заключила Настя. – И вы тоже, Павел, войдёте в историю… Можно мне вина? И мороженого.

– А как ты определяешь гениальное, Павел? – спросил де Бельмонт, сделав заказ официанту. – Почему одно просто хорошо, а другое гениально? Какие критерии?

– Вопрос на засыпку. – Павел надул губы и наморщил лоб.

– Какие режиссёры для тебя гениальны? – допрашивал Жан-Пьер.

– Тарковский, Феллини, Годар, Виго… Впрочем, это не значит, что все их фильмы хороши.

– Как же так? Они же гении?

– Гениальное часто бывает скучно, – сказал Логинов. – Гений нередко занят самокопанием, это интересно ему, однако не всегда интересно публике.

– А вы? – спросила Настя.

– Я всегда помню о зрителях. Ради них, собственно, я и работаю. Мне важно, чтобы любая моя мысль была понятна.

– Да, у вас всё понятно, Павел, всё, всё, – похвалила Настя. – Я, конечно, не специалист, во многом не разбираюсь, особенно в тонкостях.

– Зритель и не должен быть специалистом, Настя. Зритель потребляет. Вот мы сидим в кафе, нам подают кофе, вино, еду какую-то. И нам всё нравится, потому что всё качественно, но без китайских или каких-то ещё премудростей. Может, сравнение, не вполне удачное…

– Очень даже удачное, – закивала Настя.

– Художник всегда должен помнить о зрителе.

– Но ведь художник, – заговорил Жан-Пьер, – не должен работать только на потребу публики.

– Конечно, иначе он превратится в производителя гамбургеров, – отрезал Павел. – Искусство предполагает свободу мысли, свободу форм, свободу вопросов, потому что если этого нет, то нет творчества.

Слушая Павла Логинова, Жан-Пьер не сводил глаз с Анастасии, наслаждаясь сменявшимися выражениями нежного недоумения и сосредоточенного глубокомыслия на её лице. Он будто смотрел кино, в котором автору удалось выжать из актрисы весь спектр эмоций от удивления до почти суеверного восторга. Она слушала так, как умеет слушать только ребёнок – мгновенно превращая услышанное в живые картины и проникая в эти картины всем своим существом. О таком благодарном слушателе мечтают многие.

– Когда я говорю о свободе творчества, не нужно думать, что она подразумевает вседозволенность, – увлечённо говорил Павел. – Абсолютной свободы художник должен добиться внутри себя: уметь говорить обо всём, не боясь общественного порицания. Но искусство это прежде всего не «что», а «как». Многие сейчас бросились с головой в натурализм: побольше крови на экране, побольше секса, побольше грубых слов. И всё это они называют правдой жизни. Но если правда жизни в натурализме, то можно просто поставить телекамеру в сортире и показывать в прямом эфире, как народ испражняется.

– Это не искусство, – сказала Настя.

– Верно, не искусство. А почему?

Настя пожала плечами.

– Мне так кажется.