Ангел пригляда

Пекинский мир ушу, или, как говорят сами китайцы, улинь, воинский лес, показался ему странным и болезненным. Тут соревновались ущемленные самолюбия, страх, зависть, жадность и другие позорные страсти. Полно было несуразностей, когда, например, большой мастер вовсе не имел последователей, а человек ничтожный был обвешан учениками, как бананами…

Пока он вспоминал все это, приблудный старикан подошел почти вплотную и решительно взял иностранного быка за бодливые рога.

– Деньги есть? – спрашивал он Бориса. – Богатый иностранец?

Борис уже привык к тому, что средний китаец думает только о выгоде, а в любом чужеземце видит кошелек на ножках. Но такая откровенность, пожалуй, была уже чрезмерной. Ритуал-ли, да и простую вежливость, никто ведь не отменял.

– Богатый иностранец? – настаивал дед, уперев в него острый глаз.

Ну да, богатый, шила в мешке не утаишь. Но будь хоть трижды богатый, не для того он явился в Пекин, чтобы бросаться деньгами налево и направо. Поэтому на слишком нахальный вопрос он так и не ответил, отвернулся в сторону, как делают все китайцы, не желая видеть собеседника. Но это старика не смутило.

– Где работаешь? – допытывался он.

Борис по-прежнему молчал, старикан начал уже раздражать его. Хотя, скажем честно, раздражительному человеку в Китае делать нечего, он там и дня не протянет, непременно захочет кого-нибудь укокошить. Борис был терпеливым человеком, иной в Китае и недели не выдержит. Однако бывают такие китайцы, которые и ангела до белого каления доведут. Видно, как раз такой ему и попался в этот раз.

– Не работаешь, значит, – нудил дед. – Чувствую, ты – жулик, фальшивые деньги печатаешь.

В самом деле, пару недель назад накрыли в Пекине банду фальшивомонетчиков, в которой среди китайцев затесался почему-то черный, как ночь, негр из Сомали. На иностранцев – всех вообще, а не только негров – теперь косились больше прежнего, подозревая в каждом фальшивомонетчика. В магазинах купюры, которые давал Борис, продавцы проверяли на подлинность – резким движением обеих рук пытались разорвать их напополам. Считалось почему-то, что настоящая купюра выдержит испытание, а фальшивая порвется.

Тут, конечно, сказывалось и извечное недоверие китайцев к чужакам – а где найти чужака более подозрительного, чем иностранец?

– Понаехали жулики! – громко говорил между тем вредный старичок, оглядываясь по сторонам, как бы призывая в свидетели всех безмятежно гуляющих китайцев. – Сначала парк нам разнесли, заморские черти, потом эксплуатировали нещадно, теперь вот деньги фальшивые печатают. Какой нам с этого интерес, я вас спрашиваю?

Парк Юаньминъюань, действительно, разнесли когда-то европейцы, летний дворец императора разграбили и разрушили. Правда, все это сделали войска англичан и французов в 1860 году, а русский писатель Борис Чилинин родился через сто лет после этого и был тут ни с какого боку. Но, однако, в такие тонкости китайцы никогда не входили. Стоило только кинуть патриотический лозунг, как глаза у них загорались, и они оживлялись необыкновенно, будто их к обеду позвали.

По счастью, все проходившие мимо уже что-то ели и не хотели отвлекаться на скандал. Но рано или поздно на крики должны были явиться настоящие китайские зеваки, которых ядерной бомбой не разгонишь. Еще хуже того, мог нарисоваться на горизонте какой-нибудь не в меру ретивый страж закона. Пришлось, хочешь не хочешь, вступить в переговоры.

– Не жулик я, – сказал Борис хмуро. – Я писатель, цзоцзя.

Надоеда кивнул, неожиданно удовлетворившись ответом. Литературу-вэньсюэ в Китае уважали с давних времен, и писатели считались тут людьми высшего разбора, выше которых стояли только чиновники, торговцы и художники в стиле гохуа.

– Ладно, – снисходительно проговорил старикан, – раз ты писатель, буду тебя учить.

Борис поглядел на него с изумлением.

– Чему это ты меня будешь учить?

– А это уж не твое дело, – отрезал дед. – Это я сам буду решать.

Вот так вот он и познакомился с учителем У, У лаоши.

Борис много слышал об оригинальности даосов, которые ни в грош не ставят ни связи-гуаньси, ни ученость, ни, страшно сказать, ритуал. На фоне внешне развязных, а внутренне скованных до невозможности китайцев они гляделись инопланетянами. Не зря народ приписывал им давние связи с лисами-оборотнями, а иногда и прямо указывал, что и те и другие суть одно и то же. Вечные даосские то ли чудеса, то ли фокусы только усугубляли дело.