Ангел сердца

Вход в ПВР здесь осуществлялся так же, как и везде. Охранник уточнил, с какой целью я иду, после чего отступил в сторону, освобождая путь. Внутри было много людей, но я безошибочно, почти сразу определила свою подругу по идеально-ровной осанке. Она сидела в пол-оборота ко мне на кровати с номером четырнадцать, увлеченно читала книгу и ни на кого не обращала внимания. Я сделала несколько шагов назад, чтобы не попасться ей на глаза, и, незаметно подкравшись сзади, закрыла глаза рукой.

Лика вздрогнула от неожиданности и немного испуганным голосом спросила:

– Кто это?

– Угадай, – засмеялась я, убирая ладони.

Лика повернулась ко мне лицом, и мы обе замерли.

Она изменилась. Причем так разительно, что я не сразу узнала в ней прежнюю девушку – свою подругу. На секунду мне кажется, что я ошиблась, что это не Лика, а всего лишь похожая на неё девушка. Но это была она. Изменившаяся до неузнаваемости.

Всегда яркая, улыбающаяся, с макияжем и маникюром, теперь передо мной сидела совсем иная девушка – не накрашенная, с потухшим взглядом. И, мало того, в глаза бросался узкий, отчетливо видимый шрам, идущий от левой щеки вниз к подбородку.

Лика бледна и молчалива. Её глаза были широко распахнуты и полны слез, но она не плакала. И не говорила, уткнувшись глазами в пол.

«Я ничего не могла сделать, – шептала я про себя, словно оправдываясь. – Это не по моей вине».

Я спрятала глаза и молчала. Никогда прежде между нами не было такого смущения и не понимания того, как вести себя дальше. Когда я спешила себя, то не думала, что будет так тяжело.

– Прости меня, – на всякий случай произнесла я, хотя не была уверена, что это именно то, что нужно.

Как бы то ни было, я всё равно ощущала свою вину. Тяжелым свинцом она лежала на моем сердце. Ведь я могла быть на её месте, но измученная и уставшая, с искалеченной душой и пораненным лицом сидит сейчас Лика, а не я.

И именно в этот момент злая, беспощадная мысль мелькнула в моей голове: а что, если из-за меня с Димой тоже что-то случится?

– За что? – тихо переспросила подруга, перебивая мои мысли.

– Это в тот день? – я осторожно подняла глаза и покосилась на её шрам, игнорируя вопрос, на который я не смогла бы ответить. Я чувствовала, что виновата перед ней, но выразить это словами не могла.

Лика согласно кивнула в ответ.

– Стебачи?

– Не знаю, – сжав губы, словно от острой боли, качнула она головой. – Там была такая давка. Кто-то полоснул ножом по щеке. Может, и нечаянно… Так больно было, что я даже соображать на миг перестала. А потом меня схватила за руку какая-то женщина, приложила к щеке салфетку и потащила за собой. У меня даже не было сил сопротивляться. Я думала, что скоро умру. Если не от рук этих гадов, так от боли. Мы заскочили в какой-то троллейбус, лишь бы уехать подальше. У этой женщины ещё и свой пятилетний ребенок был. Он всё время плакал. А она плакала, потому что не могла дозвониться мужу. Ты не представляешь, какой это был сумасшедший дом. Люди бросались под колеса, водитель отчаянно сигналил и ругался, в салоне кричали и выли наперебой. Мы приехали на конечную, подальше от эпицентра, и кто-то сказал, что знает, где здесь убежище. Все рванули за ним, какое-то время искали убежище… У меня всё кровь не останавливалась… Потом нашли. Я смутно помню. Кажется, к тому моменту нас стали как-то организовывать, громко выла сирена. Нас же учили в школе правилам безопасности, и рассказывали о местах, где расположены убежища, помнишь? И по какому принципу они построены. Только в экстремальной ситуации я всё забыла. Да ещё и эта щека. Кое-как сподручными средствами мне смогли остановить кровь, потом пришел врач – старенький такой, его выделили на наше убежище, вроде. Он зашивал мою щеку, сказал, что постарается сделать это как можно аккуратнее, но ювелирной работы в таких условиях не получится, и шрам всё равно останется на всю жизнь. Я даже не помню, больно ли мне тогда было. Зато отлично помню, как взглянула на себя в зеркало и закричала, потому что то, что я увидела там, было ужасно. Первые двое или трое суток я не думала ни о чем: ни о родителях, ни о тебе, ни о войне и погибших людях, ни о том, что вообще с нами будет, а только о своем испорченном лице и о том, что теперь меня никто не полюбит. Я стала уродом. Ты представляешь, каково это, осознать подобное? – помимо воли они повысила голос, но тут же взяла себя в руки и пристыженно опустила глаза.

Я не представляла, поэтому слушала молча и плакала вместе с ней. Никто не обращал на нас внимания. Люди вокруг давно привыкли к подобным сценам.