Ангел страха

— Все беспокоились, что не успеют причаститься, — заметила сиделка.

— Господь взыскует ищущих. Ну, Христос с вами. Не понимаю, не понимаю.

Он добродушно улыбнулся, перекрестил Гуляева широким крестом и покивал головою. Потом взял со стола причастие и крест.

Гуляев отвернулся.

— Возможно, что бред, — сказал священник тихо сиделке. — Где-то видел это лицо, а не припомню. Не беспокойтесь дорогая.

— Где же вам всех упомнить, — сказала сиделка.

Батюшка степенно вышел.

IX

Он глухо и хрипло стонал, и из его горла с жутко правильными промежутками вылетало булькающее и свистящее дыхание. Похоже было, что работает какая-то правильно действующая машина.

Сиделка не могла оставаться с ним. Она ходила между кроватей. Больные тоже не спали и лежали с раскрытыми глазами.

Все молчали. Хотелось, чтобы это дыхание прекратилось, но оно делалось все громче и громче. И казалось, что оно имеет какой-то свой внутренний необходимый смысл, и оттого с каждым разом становится труднее и мучительнее. Точно Гуляев чего-то добивался или всходил на какую-то возвышенность. Всходил и падал и взбирался опять. И все желали, чтобы он скорее взошел, и мучились за него.

Несколько раз подходил доктор и спрашивал его о чем-то. Но он молчал, напряженно устремив глаза по направлению к окну.

— Я один, — сказал себе Гуляев, и в душу его вошла светлая покорность. — Один. Это надо понять.

Несколько времени он старался это понять.

Один, это значит не надо ничего. Не надо хотеть домой, не надо близких.

И еще чего-то не было надо. Взгляд его упал на образок, освещенный лампадкой. И этого не надо.

Он знаками попросил задуть лампадку. Сиделка долго не понимала и поднесла ему ее к самым губам. Он слабо дунул, и тогда она, удивляясь, погасила ее.

Вот так. И было ясно, что он напрасно мучился, когда звал священника.

Теперь ему казалось, что стены комнаты раздвинулись, и он лежит прямо в бесконечности. Но это почему-то не было страшно. И он удивлялся себе и не понимал.

Дребезжали по-прежнему темные окна, и с громким, предутренним правильным гулом двигались по мостовым тяжелые телеги — и это была бесконечность. Дул ветер. По-прежнему явственно колыхались листья. Он ясно слышал скрип могучих древесных стволов под окнами, и в стекло против его кровати с аккуратными промежутками постукивала какая-то веточка. И это тоже все была бесконечность. Мучительно в далеком и тусклом небе выступали светлыми слезящимися пятнышками звезды. И бежала и бежала кровь. Она была густая, вязкая, противная. И бежала также с правильными перерывами, по временам заполняя рот. Иногда он раскрывал глаза и прислушивался к самому себе. Тогда он слышал, как широко и трудно раздувалась его грудь, хотел сдержать собственное дыхание и не мог, точно его грудь уже работала отдельно от него. И это тоже была бесконечность.

Было странно, что он когда-нибудь и о чем-нибудь мог беспокоиться, когда были бесконечность и одиночество.

Но он всегда обманывал себя. Он хотел от себя скрыть, что есть бесконечность. Когда он был здоров и потом, когда заболел и захотел думать «всерьез», он называл это стремлением к истине. Истина и значит всегда какой-то конец. Найти истину и значит найти дно и конец.

Гуляеву стало опять что-то на мгновение ясно и вместе страшно, что он когда-нибудь искал истину. И он поднялся еще на одну какую-то ступень и точно вырос.

Взгляд его упал на серебряный образок. Он сделал знак его убрать, но сиделка опять не поняла и хотела положить ему его на грудь, но он отстранил его и махнул рукой. Она не поняла и поставила его на прежнее место.

Всю жизнь его преследовал странный кошмар истины. И оттого были дрожь и страх. И оттого был ему нужен Бог. Но Бог это и значит бесконечность. И он только этого не понимал. Когда он был ребенок, он говорил себе: Бог есть седой старик, живущий на небесах: потом подросши стал воображать себе Бога большим и плавающим в бездушном пространстве, а потом, еще позднее, при мысли о Боге испытывал только страх. Его Бог был страх. И так как он не хотел страха, то старался вовсе не думать о Боге, и это значило, что он, хотя признает Бога, но ничего не знает о Нем. А на самом деле всегда была только одна бесконечность и перед нею страх. И это он называл: Бог.

И потому, когда потекла кровь, он испугался и подумал, что теперь должно будет случиться что-то ужасное, и поспешил позвать священника.

Но ничего ужасного не произошло и не могло произойти, потому что с ним произошла и всегда происходила бесконечность.

И это было больше, чем истина и Бог. И потому окончательно пропал страх.

Он глубоко вдохнул и поднялся еще на одну ступень и опять точно вырос.

Теперь он знал, что бесконечность всегда его манила и звала. Шаг за шагом она его опутывала и охватывала своими цепкими кольцами. Это она позвала его из дома, но он сопротивлялся. Он шел и она ласково манила его, чтобы потом вдруг показать суровое и спокойное лицо.

И когда он понял это и для того припомнил всю свою жизнь, то убедился, что оно именно так и было, но он всегда сопротивлялся и не хотел.