Ангел страха

Каждый раз, когда сумерки заглядывают в мои окна, я чувствую усиленную пульсацию уличной жизни. В это время из темных и сырых нор показывается порок. Таков этикет улицы. Где больше обманчивого света газа и электричества, там ходит он с нарумяненным, улыбающимся лицом. Он бездомен. Клеймо улицы у него на вороту. Его несчастие в том, что улица стала для него домом, улица, по которой ежедневно проходят десятки тысяч равнодушных ног. Его несчастие в том, что он должен притворяться не замечающим этикета улицы. Он чувствует протянутыми к себе десятки, тысяч рук и улыбается тою улыбкою поощрения, которая мне так часто казалась улыбкой всепрощения. С тоской и тревогой я слушаю этот напряженный и страстный пульс ночной жизни, и мне чудится, что это пульсирует растоптанное на каменных плитах сердце человека.

В эти часы я боюсь выходить на улицу: я, как страус, малодушно прячу свою голову под крыло. Мир становится для меня тесной тюрьмой.

И вот в эти мгновения в испуганной душе моей возникает образ зловещего призрака: губительный ужас — имя ему. Я слышу его торжествующий ход, я вижу отблеск его кровавой мантии в моем окне. Мне кажется, что сейчас отворятся двери, и кто-то властный и бессердечный, безмолвно пошлет меня в пустой мрак.

Тысячекратно блажен тот, кому не дано в удел иметь сына или дочь. Мне кажется, что в эти часы уныния лампада неверным, коварным блеском озаряет мой дом, полный малюток, их закрытые веки, их локоны, их тонкие ручки, молящие о защите.

И я не могу ни спать, ни молиться.

Боже, я ропщу, страшно ропщу перед Твоим образом. Тяжелые сомнения ложатся мне в душу. Все, что Ты заповедал о лилиях и птицах небесных, кажется мне написанным для Золотого века. Знал ли Ты о холодных каменных пустынях, о улицах, глубоких, как колодцы?..

Зимняя вьюга ударила мне в окна мерзлыми крыльями. Далеким стоном звучат Твои колокола, о, Боже. Если восходит молитва из этих обледеневших стен до Твоего золотого чертога, то научи меня молиться. Но я боюсь, что тщетно было молиться создателям древних пирамид, если Ты в гневе Твоем положил пройти мимо народа-строителя, народа гиганта.

Корабль

В четвертый день восьмой луны старый Ноах не спал всю ночь, и мы, все его многочисленные домочадцы, слышали, как он тяжко стонал и плакал. Никто из нас не смел спросить его о причине такого внезапного беспокойства, так как он запретил обращаться к себе с какими бы то ни было словами. Утром, на рассвете, он разорвал на себе верхнюю одежду, богатый подарок младшей невестки Ноамо, от ворота до самых пол, посыпал свою седую голову пеплом, землей и всякими нечистотами и лег ничком посреди двора.

Никто из нас не знал, о чем он скорбит. Всего шесть дней назад, пришел наш южный караван, принося с собою прекраснейшую погоду, еще лучшие вести и полные мешки золота и серебра. Путешественники рассказывали, что, совершив сорокадневный путь, они в первый раз достигли моря, где живут народы красные, как медь, превосходящие в росте весь прочий род человеческий на целую голову. Чтобы море, слишком беспокойное у их берегов, не потопило их богатств, они воздвигли гигантские каменные насыпи по его берегам. Там же наши путешественники видели в первый раз корабли или дома, созданные руками человеческими для плавания по водам. Образ такого корабля, сделанный из дерева гофер, черного и неуязвимого для ударов морских волн, был лучшею диковинкою, привезенною ими на этот раз из дальнего путешествия. Он стоял перед нами, как греза, как сонное видение или как чудная райская птица с бугряными крыльями, «парусами», как их называют у кораблей. Остов этих крыл был также сделан из дерева гофер и приводился в движение направо и налево при помощи белоснежной козьей шерсти, продернутой сквозь блестящие золотые кольца, подобные тем, которые женщины носят в носу.

Это была, как сказано, лучшая из новинок. Худшая из новостей была та, что около тридцати невольников и восьмидесяти верблюдов не вынесли трудностей дальнего пути и погибли во время путешествия. Но это была неизбежная дань пустыне: случалось оплакивать и большее число, но никогда старик не скорбел таким образом, как в этот день. Казалось, что он оплакивает гибель всей своей семьи, всех своих стад и всего имущества нашего рода.

Так лежал он два дня и две ночи, не вкушая пищи и не поднимая лица от земли. На третий день пришел его проведать его друг, старый и мудрый Гевел, с которым он был связан неразрывными узами дружбы вот уже сорок девять полных лет.

— Ноах, — сказал он, — Ноах, отчего ты печалишься? Вот пришел я, твой друг Гевел, который не видал тебя целых четыре луны. Ну же, встань, старик, потому что скорбь твоя напрасна: я это знаю по звездам, которые наблюдал всего две ночи тому назад. Никогда я еще не видел звезд благоприятнее для смертного, если только не лгут звезды, а они не лгут никогда.

Но старик не узнал голоса Гевела и отвечал:

— Отойди от меня, несчастный: мой друг Гевел умер два дня назад, и тело его еще не погребено.