Ангел Варенька

В творчестве Константина Андреевича Елена Юрьевна больше ценила то, что другим казалось незначительным и второстепенным. Все восхищались им как музыкантом и лишь попутно упоминали о его религиозно-философских теориях, она же именно им придавала главное значение, а музыку как бы ставила на второе место. Для нее Константин Андреевич был великим мыслителем и проповедником, и Елена Юрьевна даже втайне радовалась, что эта сторона его деятельности недооценена другими. По ее мнению, чем больше людей верило в истину, тем скорее она превращалась в расхожий трюизм. И это неудивительно: даже самые возвышенные слова от частого употребления стираются как медные пятаки. Елена Юрьевна считала, что подлинная истина должна оставаться недоступной для непосвященных, и поэтому без особого благоговения относилась к Толстому, Достоевскому, Гоголю, чьи сочинения были общедоступны и изданы огромными тиражами, но вот пожелтевшие тоненькие брошюрки Константина Андреевича, которые с трудом можно было достать у букинистов, вызывали в ней священный трепет. Она помнила их чуть ли не наизусть и каждое слово воспринимала как откровение.

Елена Юрьевна слышала, что на самого Константина Андреевича Толстой и Достоевский оказали большое влияние, но, словно мать, считающая своего ребенка похожим лишь на себя и не желающая замечать сходства с другими людьми, отказывалась признать это влияние. Для нее Константин Андреевич был полностью самостоятелен и неповторим, и она решительно восставала против попыток объявить Толстого и Достоевского его учителями. Самостоятельный и неповторимый, он полностью принадлежал ей, и Елена Юрьевна находила в нем отклик на самые сокровенные чувства, но стоило признать Константина Андреевича учеником великих, и этот отклик мгновенно исчезал, и Елена Юрьевна словно бы оказывалась со своими чувствами выставленной на всеобщее обозрение. Ей приходилось признать, что такие же чувства доступны множеству других людей, так же как и она считающих их тайными и сокровенными и точно так же обманывающих себя в этом. Какая может быть тайна в том, что тысячу раз описано, обнародовано и известно каждому школьнику! От подобных рассуждений чувства Елены Юрьевны тускнели и увядали, она ничему не радовалась, страдая и мучаясь из-за малейшего пустяка, из-за ничтожного укола и царапины…

Они еще долго разговаривали на набережной Невы, пока Елена Юрьевна не спохватилась, что ей должны звонить, а времени добраться до гостиницы почти не оставалось. Лев Александрович бросился ловить такси, но в центре это сделать было довольно трудно, и он остановил частника на красных «Жигулях». Лев Александрович не решился отправить Елену Юрьевну одну, — они вместе сели в машину. Красные «Жигули» домчали их до гостиницы, и, пока Лев Александрович расплачивался с шофером, Елена Юрьевна в распахнутом пальто и сбившейся шляпке бежала наверх. Естественно, он не мог уйти не попрощавшись и поэтому догнал ее на лестнице.

Когда Елена Юрьевна ключом открыла дверь, в номере заливался телефонный звонок, но только они вбежали, как телефон сразу смолк.

— Опоздали. Какая жалость, — не снимая пальто, Елена Юрьевна в досаде уселась на потертый рыжий диван.

Лев Александрович в недоумении остановился в дверях: он все собирался проститься и уйти, но никак не мог дождаться подходящего момента.

— Может быть, еще позвонят, — он невольно продолжал принимать участие в ее заботах.

Это ее приободрило.

— Давайте ждать, — сказала она так, словно без него это ожидание не имело смысла, и Лев Александрович послушно присел с нею рядом.

Несколько минут они молчали, словно это увеличивало вероятность повторного звонка. Елене Юрьевне стало жарко в пальто, и она вытащила руки из рукавов. Наконец она сказала:

— Нет, не суждено.

Лев Александрович вскочил с дивана, словно это было сигналом, разрешившим ему уйти, и, извиняясь за свою поспешность, спросил:

— А вы не могли бы сами позвонить тем людям?

— Собственно, это был мой муж. Он в Москве.

— В таком случае это моя вина. Это я задержал вас. Простите.

— О нет. Виновата здесь только я, — сказала Елена Юрьевна и, видя его недоумение, объяснила: — Все очень просто. Я нарочно тянула время, чтобы опоздать к этому звонку, и даже рассердилась, когда вы некстати поймали машину.

Недоумение с еще большей силой отобразилось на лице Льва Александровича.

— Как?! Значит, вы вовсе не спешили?!

— Я убеждала себя, что спешу, но сама использовала любой предлог, чтобы опоздать. Словом, все это очень невразумительно, не слушайте меня… Это долгая история. У меня сложились неважные отношения с мужем… не то чтобы неважные, а какие-то… больные, — во взгляде Елены Юрьевны проскользнула просьба не осуждать ее.

Лев Александрович растерялся, не зная, что было бы уместнее с его стороны — промолчать или задать новый вопрос. В это время зазвонил телефон.

— Возьмите трубку, — попросила Елена Юрьевна.

— Алло, — сказал он, выжидающе глядя на нее. В трубке послышался мужской голос — Вас, — сказал он шепотом.

Елена Юрьевна долго боролась с собой и наконец взяла трубку.