Ангел Варенька

— А помнишь, как после войны вернулась из-за границы старшая сестра Константина Андреевича, пережившая его почти на четверть века, — Наталья Андреевна Серова? — спросила Евгения Викторовна. — Штат музея к тому времени расширился, и мы вместе с другими сотрудниками встречали ее на вокзале и, когда Наталья Андреевна сходила с подножки поезда, с замиранием сердца смотрели, как носок ее французской туфли касался родной земли. В шкатулочке, инкрустированной перламутром, Наталья Андреевна привезла неизвестные письма и фотографии брата — в дар музею. Когда ее привезли в дом и Наталья Андреевна услышала знакомый звон колокольчика, у нее подкосились ноги, и она слабо вскрикнула: «Костя!» — словно младший брат должен был выбежать ей навстречу. Обойдя все комнаты, старшая из всех Серовых попросила оставить ее одну в кабинете и через час вышла оттуда успокоенная, со следами высохших слез и сразу принялась за дела, словно энергичная хозяйка, вернувшаяся в заброшенную квартиру. По ее совету мы слегка переставили некоторые вещи в гостиной, а главное, она помогла уточнить важные детали биографии Константина Андреевича. Уточнения были настолько серьезными, что потребовалось переиздать очерк жизни и творчества композитора и снабдить новыми комментариями его избранные письма. Это произошло уже после смерти Натальи Андреевны, похороненной на Ваганьковском кладбище, рядом с братом, а к столетию со дня рождения Константина Андреевича решили наконец переиздать и его философские работы.

— …С прежним предисловием, — уточнила Любовь Андреевна. — Таким образом, слова об обновлении оказались пророческими.

— Да какими там пророческими! — возразила Евгения Викторовна, отыскивая взглядом Елену Юрьевну, чтобы с ее помощью снова перевести разговор на другую тему.

Елена Юрьевна издали махнула ей рукой, всем своим видом выражая сожаление, что не может пробиться к своему директору сквозь толпу окруживших его слушателей, и сказала на ухо Костику:

— Я все-таки загляну к Жене. Меня беспокоит, что она так долго не появляется.

XVIII

Елене Юрьевне было трудно с друзьями и близкими ей людьми. Она никогда не умела разделить с ними минуты радости и счастья, панически боялась всяких торжеств и застолий, чувствовала себя неуютно в шумной компании. Ей всегда хотелось, чтобы праздник скорее кончился и снова наступили будни. Елена Юрьевна не слишком верила счастливцам, ей казалось, что люди лишь по привычке устраивают себе праздники и веселятся, что праздник исчез из жизни так же, как матриархат или частная собственность, и ей было неловко за счастливых людей, словно она уличала их в обмане, о котором больше никто не догадывался. Стараясь найти оправдание мнимым счастливцам, она как бы говорила себе: ничего… пройдет время, и их наивность без следа исчезнет. И действительно, счастливые минуты проходили, и в жизни ее друзей наступала полоса неудач. Тогда-то Елена Юрьевна и становилась для них самым нужным человеком, самым частым и настойчивым гостем. Преодолевая все преграды, она бросалась на помощь своим друзьям, старалась их поддержать и ободрить, а если это оказывалось невозможным, то хотя бы утешить и успокоить. Ей вовсе не надоедали их жалобы, и Елена Юрьевна намеренно поощряла друзей на самые горькие исповеди, встречая горячим сочувствием каждое слово. Она оживала в такие минуты, на щеках зажигался румянец, большие и красивые глаза наполнялись слезами. Елена Юрьевна, словно бы что-то осязаемое и наделенное плотью, вживалась в горе своих близких, невидимыми душевными корнями высасывала из него ядовитую влагу, истончала сопереживанием. Вот тогда-то друзья и близкие по-новому узнавали Елену Юрьевну, которая до этого представлялась им замкнутым и не слишком легким в общении человеком, а теперь они видели в ней бескорыстного спасителя, готового всем пожертвовать ради дружбы.