Ангел Варенька

Может быть, все дело в том, что он отец Жени? Елене Юрьевне хотелось верить в это объяснение, но она все яснее осознавала, что она попросту любит Льва Александровича, и эта любовь для нее, пятидесятилетней женщины, — первая в жизни. Она не знала, что ей делать с этой любовью и как ей теперь себя вести. Она боялась, что всякое проявление этой любви будет неловким, смешным и неуклюжим, и поэтому старательно прятала ее, утаивала, не позволяла ей себя обнаружить, и, хранимая в глубине души, эта любовь изнутри согревала ее. Елена Юрьевна впервые была счастлива, ее жизнь словно преобразилась, и она суеверно берегла это счастье. Встречая в музее Женю, она ничего не спрашивала ее об отце, не передавала ему самых обычных приветов и переводила разговор на другое, когда Женя сама рассказывала о Льве Александровиче. Но затем ее охватил страх, что этим-то она еще больше себя выдает, и, стремясь исправить ошибку, она неожиданно позвонила Серовым.

— Здравствуйте… Можно попросить Льва Александровича? — сказала она, не узнавая собственного голоса, настолько странным и нереальным казалось все, что с ней происходило.

— Льва Александровича? А его нет… Простите, а кто его спрашивает?

— Это говорят из музея… — Елена Юрьевна запнулась на полуслове.

— Ах, из музея! Это, наверное, Елена Юрьевна!

— Да, да, как вы догадались?

— Лев Александрович мне много о вас рассказывал. И он, и моя дочь Женя…

— Вы, наверное, Антонина Петровна? Вот мы и познакомились.

— Я очень рада…

— Поверьте, что и я тоже…

После этих взаимных уверений, таких искренних и таких горячих, им на некоторое время стало нечего сказать друг другу.

— А Лев Александрович… он?.. — Елена Юрьевна поспешила нарушить паузу, но еще не успела придумать, о чем спросить: — Уже выписался из госпиталя?

— Да, да, все в порядке. Уехал на несколько дней в Ленинград, — опередила ее новый вопрос Антонина Петровна.

— Ах, в Ленинград! А я хотела просто поговорить с ним, — сказала Елена Юрьевна, постепенно узнавая свой обычный голос.

XXIII

Конец апреля был пасмурный — не такой, как в прошлом году. За несколько дней, проведенных Львом Александровичем в Ленинграде, вода в Неве потемнела, и серый гранит сливался с хмурым небом, домами и мокрыми крышами. На улицах было неуютно, накрапывал дождь, но Лев Александрович все же отправился на Невский, побывал в Русском музее, а затем зашел в Эрмитаж. С первых минут почувствовал растерянность, как бы насмешливо оценивая себя со стороны: вот, мол, новичок-ротозей из Елабуги, подавай ему Рембрандта, — но в душе было волнение. Странное волнение было в душе. Постоял у картин. У каких-то старинных кресел. И вдруг заспешил, заспешил — в библиотеку. Толкнул высокую дверь, оказался в читальном зале, и сразу же вспомнилось все: весенний день, переложенные папиросной бумагой страницы старинной книги, Елена Юрьевна, красные «Жигули», гостиница… Он посидел за длинным библиотечным столом, за которым сидела она, погладил ладонями шершавое зеленое сукно, рассеянно подергал шнурочек настольной лампы, а затем взял с полки тяжелый том энциклопедии, торопливо отыскал нужную страницу и прочел: «Константин Андреевич Серов, русский композитор, философ, общественный деятель. В начале творческого пути примыкал к течению символистов. В 1917 году принял революцию. В своем творчестве стремился выразить мысль о безграничных духовных возможностях человека. Скончался в России».

ВОДОПАД

Рассказ

Но в мире нет людей бесслезней,

Надменнее и проще нас. Анна Ахматова

Знаете ли вы старые деревянные дома в Сокольниках? Их осталось уже очень немного, маленьких, двухэтажных, с печными трубами, и кажется, что вскоре они исчезнут совсем, настолько странными и нездешними выглядят они среди новых каменных домов, настолько призрачной — затухающей, словно свеча под залепленным снегом стеклом фонаря, — жизнью они живут. Дома-фонарики, дома-коробочки… Да и живут ли они? Может быть, мы лишь в воображении наделяем их жизнью, как бы поднося к фитилю зажженный жгутик бумаги и заслоняя ладонью мигающее пламя? Недаром иной прохожий, показывая своей спутнице на деревянный дом, произносит таинственным шепотом: «А ты представляешь?..» И конечно же тотчас возникает история, которая могла произойти в этом доме, — непременно страшная, с привидениями, встающими из гроба покойниками и замурованными в стену кладами. Слушательница этой истории с невольным ужасом поглядывает в сторону деревянного дома, стараясь покрепче прижаться к своему спутнику, а он разыгрывает шутливую беспечность человека, умеющего не поддаваться тем чувствам, которые вызывает у других его рассказ, но и ему не удается скрыть легкую дрожь в голосе, и он торопится поскорее пройти мимо заколоченных фанерой окон, мертвых дверей и заросших лебедой ступеней крыльца.