Ангел Варенька

Мать сама выбрала то, что для нее лучше, и Катя была одинаково рада и за мать, и за себя. Надоело жаться, тесниться, и на новой квартире хотелось вздохнуть свободно. А за матерью одной уборки сколько! Только и следи, чтобы ложку до рта донесла и щи на скатерть не пролила. Старый человек, семьдесят с лишним — не шутка. Так говорила себе Катя, заглушая угрызения совести. Конечно, она бы многое отдала за спокойную совесть, но ведь правда хорошо, а счастье — лучше! Поэтому Катя лишь попутно боролась со своими угрызениями, главное же для нее заключалось в том, чтобы быть похожей на счастливых людей. Сама Катя счастливой себя не чувствовала и, не зная, в чем счастливы другие, старалась походить на них во всем, даже в мелочах, словно из выпущенного наугад заряда дробинка могла попасть в цель.

Долго добивалась квартиры. Катя и буфетчицей устроилась из-за того, что возводился театральный дом и ей пообещали двухкомнатную квартиру. Был еще вариант: в совхоз. Но она решила, что лучше тратить два часа на дорогу, но зато не в парниках возиться, а в белом халате и марлевой наколке стоять за буфетным прилавком. Судьба зло подшутила над Катей. Совхоз уже выстроил собственный дом, а театральный год оставался без крыши. А сколько пережила Катя, когда распространились слухи, будто лимит на квартиры урезали и половину дома займет подшефный завод. Катя ушам не верила. Живет за городом, в развалюхе, мотается туда-сюда, неужели ей не учтется?! Конечно, на сцене она не играет, но в театре свой человек и актерам как мать родная, чаем напоит и пятерку даст до получки. Даже Глеб Савич Бобров ей: «Катя, Катя..»

Получили двухкомнатную. Валька надеялась, что с переездом им поможет отец, но Катя оказалась предусмотрительнее. Проведай Федор о квартире, и еще неизвестно, как он себя поведет, ведь формально они не разведены и двухкомнатную Кате дали из расчета на четверых. Раньше она была бы рада, если бы муж вернулся. Когда случайно встретились в электричке (Федор с разлучницей кухонный столик везли), Катя прошептала: «Может быть, вернешься?» Она вовсе не надеялась, что их жизнь бы наладилась, и, умоляя мужа вернуться, подчинялась безотчетному слепому желанию, а уж счастье это будет или несчастье, Катя не задумывалась. Теперь же она твердо решила быть счастливой, и возвращение мужа помешало бы ей. Муж это или не муж, притупилось в ней что-то. Катя замечала за собой, что стала лучше одеваться — сапоги на молнии, шуршащий тонкий плащ, — но что-то притупилось. Даже с Федором последний год спали порознь, а после Федора она никого к себе не подпускала. В буфете Катя хорошо зарабатывала и считала, что лучше обставить квартиру и самой одеться, чем смотреть на голые стены и тратить деньги мужикам на водку.

II

— Мне не нравится здесь этот диван, — сказала Нина Евгеньевна, как будто стоило исправить эту мелочь, и она становилась довольной расстановкой мебели в комнате.

— Будем передвигать? — спросил Глеб Савич, выражая немедленную готовность ее послушать, словно и в переезде инициатива принадлежала ей.

Он первым взялся за низ дивана.

— Нет, еще подумаем…

Она сразу забыла про диван и предусмотрительно улыбнулась, чтобы ее недовольство чем-либо новым не отразилось на лице.

Расставляя мебель, Бобровы как бы продолжали друг с другом ту условную игру, которая началась с переездом на новую квартиру. Переезд был радостным событием, и они заставляли себя радоваться, хотя на самом деле Нина Евгеньевна была не в том настроении, чтобы заниматься переездом, а Глеб Савич обманулся в своих ожиданиях. Когда театральный дом только проектировался, он обещал быть очень оригинальным, с особой планировкой, но затем проект упростили. Лишь большая комната нравилась Глебу Савичу своей необычной треугольной формой, и он назвал ее готической, разместив в ней коллекцию китайских божков, развесив на стенах афиши и фотографии. В треугольной комнате он отдыхал душой, на остальные же смотрел как на служебные помещения, где пьют и едят.

Глеб Савич ценил оригинальное. Внешне он был общителен и демократичен, но всегда сознавал, что истинные ценности жизни не в этом, и, сочувствуя людям, которые целиком отдавали себя ближним, позволял себе чуточку разумного эгоизма. Глеб Савич охотно вникал в семейные заботы, старался по возможности советовать, быть полезным, но в какой-то миг решительно останавливал себя и, словно снимая с лица назойливую лесную паутину, бессознательно освобождался от обязательств перед другими. Глеб Савич готов был помогать всем, лишь бы это не становилось обузой долга. Он предпочитал дарить, а не жертвовать.