Ангел западного окна

На меня обрушивается оглушительный шум. Гремит танцевальная музыка. Огромных размеров зал. А-а, вспомнил, я на празднике, который мы с Келли в ратуше закатили пражанам. Голова идет кругом от шума и гама разгулявшейся толпы, от восторженных­ воплей «Виват!» и здравиц подвыпивших гостей. Через толпу, пошатываясь и расплескивая из большой чаши пенистое чешское пиво, ко мне пробирается Келли. Он гнусно ухмыляется. Невыразимо гнусно. Крысиная мордочка пройдохи, в прошлом лжено­тариуса, уже не прячется под зачесанными на уши длинными волосами. На месте отрезанных ушей багровеют мерзкие рубцы.

— Братец ты мой, — пуская слюни, пьяно бормочет Келли, — бра... тец, давай-ка с... сюда остаток красного... порошка... Давай, а то поздно будет! Говорю тебе, поздно... мы с тобой, браток... того, разорились.

Негодование, страх и омерзение — я чувствую все это разом.

— Что? Опять все промотал? Все, что я, в кровь сдирая колени, целый месяц выпрашивал у Ангела?!­

— Много мне дела до твоих колен, братец! В кровь так в кровь... — Проклятый пьяный мужлан гогочет. — Давай с... сюда «красного льва», слышь! До завтра бы продержаться...

— А дальше что?

— Дальше? Ха! Обер-бургграф императора, этот болван Урсин фон Розенберг подкинет деньжат, дело-то благое...

От ярости глаза заволокло красной пеленой. Стис­киваю кулак, бью вслепую. На пол с грохотом летит пивная чаша, мой лучший камзол залит липким­ вышеградским пивом. Келли грязно бранится. В наступающем на меня пивном смрадном облаке змеей взвивается ненависть. Музыканты грянули:

Три монетки, три гроша,

дай три раза — и гуляй!

— Ах, так ты руки распускать, кошачья твоя морда, в шелка ряженная! — вопит каналья. — Подавай сюда тинктуру, живо!

— Тинктура обещана императору!

— Да пошел ты со своим...

— Молчать, подонок!

— Сам-то на руку нечист, баронет! Книга и шарики — чьи?

— Книга и шарики? А кто вдохнул в них жизнь?

— А кто командует Ангелу: «Пиль! Апорт!» ­Хе-хе!­

— Гнусный богохульник!

— Ханжа!

— Прочь с глаз моих, негодяй, не то...

Кто-то, сзади обхватив за плечи, не дает ударить шпагой, уже выхваченной из ножен. Джейн заливается слезами, обвив мою шею...

На мгновение я снова становлюсь тем, кто, замерев за письменным столом, неотрывно глядит в магический кристалл, но лишь на мгновение — оно пролетело, и вот уже я опять Джон Ди, и опять бреду куда-то по улочкам самых древних, самых заброшен­ных кварталов средневековой Праги, бреду не разбирая дороги, куда ноги ведут. Отчего-то, сам не знаю отчего, хочется с головой погрузиться в эту илистую придонную слизь, смешаться с плебейской толпой — безымянными, бессовестными людишками, которые весь свой тусклый век тратят на удо­влетворение смрадных страстей, которые счастливы,­ коли удается ублажить прожорливое брюхо и похоть.­

К чему приводят любые стремления? В конце ждет усталость, отвращение... отчаяние. Нечистоты вельмож, нечистоты плебеев — разницы нет. Кишеч­ник императора и кишечник золотаря устроены одинаково. Взирать на императорские хоромы в Град­чанах как на небесный чертог — что за вздорное заблуждение! А с самих небес что снисходит? Туманы, дожди, мокрый снег, превращающийся под ногами в грязную кашу... Вот уже несколько часов я брожу, увязая в липких небесных нечистотах, а они все валятся, валятся со свинцово-серого облачного свода. Пищеварение небес, мерзость, мерзость, мерзость... Оглядевшись, вижу, что опять забрел в гетто. К последним изгоям среди изгоев. На улицах жуткая вонь — в тесный квартал безжалостно загнали сот­ни людей, народ, который рождает детей, плодится и размножается, и на своем кладбище хоронит мерт­вецов рядами, один истлевающий труп над другим, а в угрюмых высоких, точно башни, домах живые теснятся над живыми, набиваясь как сельди в бочке... Они молятся, они ждут, в кровь сбивают колени и ждут, ждут... столетие за столетием ждут своего ангела. Ждут исполнения обетования.

Джон Ди, чего стоят твои молитвы, твое ожидание, чего стоят твоя вера и надежда на исполнение обещанного Зеленым ангелом в сравнении с ожиданием, верой, молитвой и неколебимой надеждой горемычных евреев? А Бог — Бог Исаака и Иакова, Бог Илии и Даниила? Разве этот Бог менее велик, разве Его обещания менее надежны, чем данные Его посланником, Ангелом западного окна?

Я должен немедленно увидеть рабби Лёва, должен расспросить его о том, что так мучит меня — о тайнах ожидания Бога.