Ангел западного окна

Часто, Господи, разум мой слабеет и шаткой становится вера в мою призванность... Неужели Гарднер, друг, покинувший меня в минуту гнева, справедливо возразил мне однажды, сказав, что я хочу вырастить дерево, не бросив в землю семени? Знать бы, где искать моего друга, я пошел бы к нему с повинной и, преклонив старую, утомленную голову, как малое дитя, искал бы у него поддержки... Поздно, и для сего упущено время.

Чем я слабей, тем больше сил у Келли. Всем в доме теперь властвует. Жена моя Джейн кротко молчит, а на мое огорченное лицо давно поглядывает с тревогой и состраданием. Лишь твердость ее духа служит мне опорой. Джейн создание хрупкое, отнюдь не наделенное великими физическими силами, однако ради меня она со спокойным мужеством готова встретить любые беды и горести. Мое благо — единственная цель ее желаний. Джейн, мой надежный верный друг на полном тягот пути... Нередко я размышляю о странном, подмеченном мной явлении: Келли явно крепнет день ото дня, я же все более слабею, с каж­дым днем здоровье мое хуже, усталость одолевает, но дело не только в телесных, физических силах, — вне всякого сомнения, значительно возросли и все прибывают магические возможности Келли, и одновременно становятся все более отчетливыми, плотски реальными Зеленый ангел западного окна и призрачное дитя, которое каждый раз является до него. Мысли мои снова и снова возвращаются к слову Иоанна Крестителя: „Ему должно расти, а мне умаляться“ [18]. Может ли быть, что сему таинствен­ному закону высшего духовного мира подчиняются и порождения тьмы? Если так, то да смилуется надо мной Господь!.. Тогда Келли должно расти, а мне... И Зеленый ангел — это... Нет, нет, даже вообразить страшно!

Ночей меня лишают тревожные сны, дни уходят на бесплод­ное ожидание, силы мои все более истощаются, и тем великолепнее становится с каждой новой ущербной луной Зеленый ангел: одеяние поражает богатством и пышностью, сверкающим­ золотом и драгоценными каменьями. Блеск сей неописуем — если бы хоть крохотный клочок роскошной мантии остался однажды после исчезновения самого Ангела, то до скончания века не знали бы мы забот о хлебе насущном.

Чело Ангела украшает теперь убор из красных каменьев, подобных каплям крови, горящих огнем, как рубины, и оттого не раз мнилось мне, охваченному ужасом и скорбью душевной, будто вижу перед собою озаренную неземным светом главу Спасителя в терновом венце. И адаманты сверкают на челе, словно капли пота, подобно тем, что бессонными ночами выступали и у меня на лбу... Отведи, Господи, кощунственные помыслы: вот бы упасть хоть одной капле неизмеримо драгоценной крови или пота в мою протянутую руку!

Я жду... жду... жду... Время, словно роженица, что измучена схватками, но не может разродиться и исторгает непрерывный, бесконечный вопль, умоляя об избавлении... Только надежда питает мои силы, но от пищи сей язвами покрывается нутро. Обе­щаниями упиваюсь и лишь гибну от жажды, испив такого питья... Когда же я смогу сказать: «свершилось»?!

Ныне мы приступили к приготовлению золотой тинктуры, и на каждом собрании Зеленый ангел обещает открыть тайну философского камня и сообщить формулу его, венчающую наши труды, однако откладывает сие то на завтрашний, то на иной день, когда, дескать, будет более благоприятно расположение звезд. Всякий раз ставит он новое условие, требует новых приго­товлений, новых рывков на пределе сил и умения, новых жертв, новых падений в черную бездну надежды и упования...

По округе опять разносятся нелепейшие толки, мол, творятся­ в Мортлейке нечистые дела; думается, не повредило бы людям,­ как доброжелательным, так и настроенным враждебно, узнать правду о моих опытах и занятиях. Все лучше, чем позволить клевете вольно гулять, пока Мортлейк не окажется во власти яростной, злобной и кровожадной толпы. Посему вчера я уступил настоятельным просьбам лорда Лейстера, все еще, в память старой дружбы, не лишившего меня своего расположения, и просил его вместе со многими другими, выказавшими любопытство придворными пожаловать в замок, дабы своими глазами могли они увидеть наши чудеса.

И вот лорд Лейстер со свитою и воевода польский Альберт Лаский прибыли в Мортлейк, и тотчас суетой и шумом переполнился мой тихий дом. О понесенных мною издержках на достой­ный прием и содержание знатных вельмож лучше не упоминать. Пришлось снова пожертвовать изрядную щепоть «красного льва», уворованного из могилы святого Дунстана; впрочем, Келли при сем лишь нагло засмеялся и проворчал себе в усы, мол, он-то свой кусок урвет! Я стиснул зубы, догадавшись, что он замышляет. Чего не довелось испытать мне за годы, ушедшие­ на неустанные поиски истины? Какой грязью, подлостью, какими­ преступлениями и казнями не замарал меня, коснувшись лишь краем своего платья, сей пронырливый бродяга и шарлатан?!