Ангела Меркель. Самый влиятельный политик Европы

Меркель и Шойбле старались не дать финансовым рынкам повода для резкой реакции. Факты свидетельствуют, что Меркель, хотя публично и не говорила о Греции, очень плотно занималась потенциальными опасностями греческого банкротства. На частном брифинге, организованном газетой «Вельт» в январе 2010 г., Меркель сказала, чо греческое банкротство может «создать для нас очень, очень серьезные проблемы», а в результате евро может оказаться «на очень сложном этапе в ближайшие годы». Хотя Bloomberg опубликовал эти замечания – нарушив тем самым протокол и напечатав сообщение с закрытого мероприятия, – предупреждение Меркель не попало в число главных новостей. Если кого-то и можно обвинять в отсутствии интереса к Греции, то это средства массовой информации, поскольку к тому моменту уже было ясно, что Греция столкнулась с очень серьезными проблемами. Разгоревшиеся сражения между полицией и протестующими в Афинах превратили родину демократии в зону военных действий.

На этом этапе Меркель если что-то и говорила о сложившейся ситуации, то только для того, чтобы как-то эту ситуацию успокоить. В начале весны 2010 г. она сказала, что «Греции не нужны наши деньги». Мало того, женщина, ставшая позже решительным критиком премьер-министра Папандреу, даже сказала, что он «взял быка за рога». Была ли это тоже уловка, призванная немного остудить события, вопрос открытый. В любом случае, этого оказалось недостаточно, и в марте 2010 г. возникли серьезные сомнения в том, что Греция способна выплачивать свои долги.

Если сегодня Меркель имеет репутацию решительного и жесткого политика и человека, который никогда не отведет взгляд первым, то заработала она эту репутацию весной 2010 г. В обращении к парламенту 17 марта – через две недели после того, как разразился кризис, – она прямо заявила коллегам-законодателям, что «страна может быть исключена из еврозоны, если постоянно нарушает условия членства в ней». Дружественные страны и коллеги были шокированы. «Проявленное Меркель отсутствие солидарности с Грецией шокирует», – отметил премьер-министр Бельгии правоцентрист Ги Верхофстадт. Выпады Меркель против Греции, приправленные обвинениями в адрес «злокозненных инвесторов» и заявлениями о том, что «спекулянты – наши противники», наталкивали на мысль, что Верхофстадт не зря назвал Меркель популисткой.

Что-то нужно было делать. За кулисами Николя Саркози, президент Франции, убеждал своего германского коллегу поучаствовать в выкупе. Вольфганг Шойбле отвечал положительно. Его босс Ангела Меркель отказывалась. У Шойбле отношения с Меркель до сих пор оставались сложными, и она не могла не понимать, что он обижен и чувствует себя преданным. Но эти двое были профессиональными политиками, и Меркель, назначая Шойбле на пост министра финансов, по крайней мере признала техническую квалификацию бывшего специалиста по налоговому праву и его огромный политический опыт.

Тому, что Шойбле поддержал план французов, было несколько причин. Свой первый политический опыт министр финансов получил в 1980-е гг., в те времена, когда европейское сотрудничество было в моде. Для Шойбле любое политическое решение, основанное на франко-германском сотрудничестве, по определению было явлением позитивным. Более того, как человек, родившийся в городе Фрайбург-им-Брайсгау в земле Баден-Вюртемберг, всего в нескольких километрах от франко-германской границы, Шойбле лично поддерживал всякое сотрудничество между двумя крупнейшими странами еврозоны. Меркель же как политик вращалась в другом кругу. Она всегда с подозрением относилась к французам. Ее первый политический опыт после падения Берлинской стены был связан с тем, что Париж (и Лондон) попытались тогда блокировать воссоединение Германии, и только Америка вынудила эти две европейские страны принять единую Германию.

Меркель хотя и принимала и даже в какой-то степени поддерживала необходимость согласования политики внутри ЕС, никогда до конца не понимала возвышенных идей европейской интеграции, которые были характерны для Гельмута Коля, Вольфганга Шойбле и других германских политиков 1980-х и 1990-х гг. Мало того, для тех, кто видел в трансатлантическом сотрудничестве символ веры и был убежден, что Америка должна играть определенную роль в Европе, чисто «европейское» решение с участием только стран ЕС стало бы неверным политическим сигналом; кроме того, «французское решение», скорее всего, не успокоило бы рынки.