Ангела Меркель. Самый влиятельный политик Европы

А события и правда развивались стремительно. «Мы один народ», – начали петь демонстранты в Лейпциге 10 ноября. Эгон Кренц быстро терял власть. Как будто мало у него было поводов для беспокойства, в эти же дни он получил мрачный доклад, подготовленный Паулем Герхардом Шюрером, директором Центрального планово-экономического агентства. Документ рисовал грустную картину восточногерманских финансов. Страна была банкротом и без внешнего вливания денег вынуждена была бы объявить дефолт по своим долгам. При этом в докладе не было представлено никаких решений. Предложения – те, что там все-таки имелись – никак нельзя было назвать конструктивными, тем более реалистичными. Единственное конкретное решение, предложенное в докладе, состояло в том, чтобы Восточный и Западный Берлин вместе приняли у себя Олимпийские игры 2004 года.

По существу, получалось, что без получения экстренного кредита в размере 123 млрд дойчмарок режиму конец. Кренц, считая, что Запад должен отблагодарить его за открытие границы, отправил на переговоры Александера Шальк-Голодковски, председателя Департамента коммерческой координации (KoKo) – правительственной конторы, ответственной за импорт западных товаров. Шальк-Голодковски был могущественным человеком и одновременно темной личностью, способной за соответствующие деньги достать что угодно. По непроверенным данным, он подрабатывал на стороне монопольной торговлей порнографическими материалами и – по тем же данным – предоставил Эриху Хонеккеру ни много ни мало 4864 порнографических видеозаписи.

Шальк-Голодковски не впервые отправлялся на переговоры с западными политиками. Так, в 1983 г. он успешно договорился с Францем-Йозефом Штраусом (тогдашним министром финансов Западной Германии) о получении кредита, который, по многим оценкам, спас тогда страну от банкротства. Но теперь ситуация была иной. Гельмут Коль говорил примирительные слова; он с радостью готов был предоставить восточным немцам столь нужное им вливание западногерманских дойчмарок, – но условия, которые он выставлял при этом, далеко превосходили не только все, чего ожидала от него восточногерманская коммунистическая партия, но и то, что требовали протестующие на улицах Лейпцига.

Обращаясь к парламенту Западной Германии, Коль сказал: «СЕПГ должна отказаться от своей политической монополии и провести свободные многопартийные выборы. При этих условиях мы были бы готовы обсуждать экономическую помощь». Это было весьма жесткое условие. Но Коль не остановился и на этом. После короткой паузы он поднял голову и добавил с характерным выговором: «Ясно также, что финансовая помощь возможна на условиях фундаментальных реформ экономической системы: отказа от плановой экономики и развития экономики рыночной».

Центральный комитет коммунистической партии принял эти условия без энтузиазма. Во всем обвинили Кренца, который вынужден был оставить пост, и премьер-министром стал Модров. Начинали сбываться высказанные в Польше предсказания коллег Ангелы Меркель. 28 ноября Гельмут Коль предложил свой план объединения Германии из десяти пунктов.

За месяц до этих событий лишь 28 % западных немцев верили в то, что две Германии объединятся в течение ближайших десяти лет. Теперь доля таких людей выросла до 48 %. Гельмут Коль оседлал волну истории и ухватился за открывшиеся возможности, которых никто даже не предвидел.

К югу от границы, в Чехословакии, коммунистический режим Густава Гусака – сторонника жесткой линии, посаженного на этот пост в 1968 г. после советского вторжения, вынужден был подать в отставку. Власть коммунистов рушилась, и всего через несколько дней Александр Дубчек – герой Пражской весны, вернулся во власть и занял в парламенте место спикера. Еще до конца декабря президентом страны стал Вацлав Гавел – драматург и бывший политический заключенный. Попытка Горбачева построить общеевропейский дом имела успех, но не такой, на какой он надеялся и какого ждал.

Падение коммунизма стало судьбоносным, историческим и совершенно неожиданным событием. «В Польше этот процесс занял десять лет, в Венгрии десять месяцев, в Восточной Германии десять недель», – шутил тогда Тимоти Гартон-Эш. Возможно, стоило бы добавить, что в Румынии позже в том же году всего после десяти часов народных протестов Николае Чаушеску был свергнут, а еще через пару дней – казнен. В те безмятежные дни трудно было не дать потоку событий увлечь тебя и унести с собой. Вполне современными, возможно, даже пророческими казались тогда строки, написанные историком девятнадцатого столетия Якобом Буркхардтом, очевидцем революцией 1848 г.: «Всемирно-исторический процесс внезапно обретает устрашающую скорость: кажется, что сдвиги, для осуществления которых прежде требовались столетия, теперь являются, словно летучие фантомы, и происходят за считанные месяцы или недели. Известие носится в воздухе… все должно измениться».