Ангелов в Голливуде не бывает

Шла вторая неделя съемок. Стюарт по-прежнему осаждал меня, вздыхал и ронял многозначительные намеки, но теперь и он, и его тактика казались мне просто смехотворными, и я стала довольно зло его высмеивать. В отместку он стал срывать съемки общих сцен, жалуясь режиссеру, что со мной невозможно играть. Атмосфера накалилась. Билли Спир метался между нами, убеждая и успокаивая. Продюсер нервничал, потому что съемки стали отставать от графика. Масла в огонь подлило фото, которое фотограф «Скалайн» сделал для прессы. Вроде бы ничего особенного: черная дорога, белая машина, а перед машиной стоит блондинка в белом, на высоких каблуках, держит леденец на палочке и улыбается. Кадр получил название «Белая симфония», и его напечатали чуть ли не все издания, которые писали о кино. Фото вышло жизнерадостное, оптимистичное и в то же время искреннее – один из лучших моих портретов. Теперь, когда я выезжала со студии и притормаживала перед тем, как свернуть на шоссе, мою машину окружало едва ли не больше поклонников, чем машину Стюарта, и многие протягивали мне для подписи именно эту фотографию.

– Скоро она нас всех обскачет, – доверительно сказал Стив Хэмилтону, и, само собой, его слова слышали все, кто находились в павильоне. Стюарт метнул на меня неприязненный взгляд и отвернулся.

Несколько дней он разговаривал со мной исключительно по необходимости и сквозь зубы, но когда пошла третья неделя съемок, я неожиданно получила от него корзину с роскошными орхидеями и запиской, в которой Стюарт просил позволения извиниться.

– Билли, – спросила я у режиссера, которого почти все через несколько дней после знакомства начинали звать по имени, – что означает этот маневр?

– Лора, я думаю, вы достаточно попили крови друг у друга… да и у меня тоже, – добавил Билли, смеясь. – Стю – хороший парень. Да, со своими закидонами, но кто из нас без греха? Я, например, люблю возиться в саду с цветами…

– Ладно, передай ему, что я не держу на него зла, – засмеялась я. – А извиняться не надо.

Должно быть, Стюарт ждал под дверью, потому что он тотчас же приоткрыл ее и заглянул в гримерку с самой умильной из своих улыбок.

– Значит, я уже прощен? И даже извиняться не надо? Лора, я придумал тебе прозвище: девушка с характером. По-моему, Шенберг – кретин, что не разрешает Джонни на тебе жениться…

Я почувствовала, как у меня напряглось лицо, но я уже усвоила, что в Голливуде нельзя показывать свою слабость – сожрут.

– Да ладно тебе, Стю, – сказала я. – Как будто ты не знаешь, что главное в нашей профессии не брак, а удачный развод. А еще лучше, когда брак можно аннулировать и оставить супругу ни с чем.

Чтобы попасть в Голливуд, Стюарт женился на актрисе, которая была на пятнадцать лет старше, а когда использовал ее связи и встал на ноги, немедленно от нее избавился способом, который я только что описала. Билли Спир позеленел, предчувствуя новые склоки между своими исполнителями, и метнул на меня мученический взгляд.

– Черт возьми, – задумчиво уронил Стюарт, – какое внимание к моей жизни! Нет, все-таки вы ко мне неравнодушны, мисс!

Он отвесил мне церемонный поклон и вышел, оставив последнее слово за собой.

Съемки в тот день затянулись, и когда я выехала из ворот студии, возле них оставалось всего четыре или пять человек. Я притормозила.

– Мисс Лайт, – скороговоркой выпалил веснушчатый мальчишка, подбегая к машине и протягивая мне фотокарточку, – подпишите моей сестре, пожалуйста! Ее зовут Элси!

– Мисс Лайт, а мне автограф? Для мамы, ее зовут Джин…

– Мисс Лайт, и мне! Я Синтия, я хочу стать актрисой, как вы!

Я расписалась, и напоследок кто-то протянул мне «Современный экран», открытый на полосе с «Белой симфонией».

– А для вас как надписать? – спросила я, не поднимая головы.

– Рэй. Просто Рэй.

Услышав этот голос, я похолодела и подняла глаза. Возле машины стоял Рэй Серано.

40

Когда он стоял в толпе, я его не узнала, и тому были причины. Рэй сильно изменился и, что называется, заматерел. Все то юношеское, открытое, что в нем было – распахнутые глаза, тонкая шея, очаровательная улыбка, – ушло безвозвратно. Передо мной стоял настоящий волк в темном костюме и шляпе, и сколько бы он ни прикидывался человеком, было ясно, что это именно волк. Лицо холодное, замкнутое, глаза ледяные, красиво очерченные губы крепко сжаты. Не знаю, как у меня хватило сил взять журнал и криво расписаться. Ручка (теперь на правах почти звезды я всегда возила ее с собой, чтобы давать автографы) прыгала в моих пальцах.

– Ты что, сбежал?.. – пробормотала я, возвращая журнал Рэю и не договорив фразу, потому что поблизости все еще оставались посторонние люди.

– Конечно, – сказал он. И после крохотной паузы: – Конечно, нет. Попал под амнистию по случаю Олимпиады.

Знаем мы эти амнистии и тех, кто их проталкивает. Не зря же говорили, что Анджело Торре своих не бросает.

– А Тони и Пол? – спросила я почти машинально.

– И они тоже. – Рэй посмотрел на подпись и закрыл журнал. – Там у нас был кинозал. Раз в неделю, если обходилось без происшествий, начальник тюрьмы разрешал нам посмотреть фильм. И…