«Ангельская» работёнка

Он в сотый раз посмотрел на пол перед пассажирским сиденьем — на коричневое пятно, оставшееся после того, как кровь из раненой ноги Симоны просочилась сквозь наскоро сооруженную повязку. Последние три дня он ежедневно приезжал сюда и останавливался у здания, не решаясь зайти. Он не знал, что и как говорить. Она испытала шок, он понимал это совершенно отчетливо. В ту ночь они ехали сюда в абсолютном молчании, за исключением пары кратких указаний Симоны, где повернуть. Он украдкой поглядывал на нее, пока вел машину. Длинные черные волосы вновь закрыли правую сторону лица, подобно занавесу, спрятав синяки, оставленные Райаном. Однако она всегда носила волосы именно так.

После того как Симона велела ему остановиться, они сидели некоторое время в машине, погруженные в гнетущую тишину. В тот момент он тоже не знал, что сказать. В конце концов она нарушила молчание первой, заговорив напряженным голосом, полностью лишенным прежних сладкозвучных интонаций:

— Я… я не хочу, чтобы на него открывали дело. Не надо его арестовывать. Просто оставь все как есть.

Он взглянул сбоку на ее лицо, сумев разглядеть в свете уличных фонарей начинавшую разрастаться опухоль. Она смотрела на свои руки, сложенные на коленях.

— Но…

— Пообещай мне.

Он прокрутил в голове и отверг несколько фраз, которые ему хотелось сказать. Наконец она посмотрела прямо на него своими темно-карими глазами.

— Хорошо.

— Спасибо.

К машине он отнес ее на руках, чтобы не травмировать лишний раз порезанную левую ногу, однако Симона вежливо отказалась от предложения помочь усадить ее внутрь. Хотя она говорила со злостью и решимостью, он не мог не чувствовать дрожь, колотившую ее тело, когда она обхватывала руками его шею.

— Всё в порядке. Дальше я сама.

— Это не проблема, я…

— Все нормально, — перебила она с ноткой раздражения, которой хватило, чтобы он перестал предлагать помощь.

Она открыла дверь машины и передвинулась так, чтобы выбраться, не наступая на левую ногу. Затем пошла к дому, как вдруг остановилась, будто осененная некой мыслью.

— Спасибо, — полуобернувшись, сказала она.

Он ничего не ответил, просто смотрел, как она хромает по дорожке, а потом поднимается по полдюжине ступенек, опираясь на металлические перила. Симона немного повозилась с замком, прежде чем открыть большую дверь, и исчезла внутри, не обернувшись. Он посидел так еще несколько минут, пытаясь разобраться в случившемся, после чего поехал домой в Кабру[62], где лежал потом в постели и всю ночь смотрел в потолок.

Банни надул щеки, фукнул и взглянул на себя в зеркало заднего вида. Похож он был именно на того, кем являлся, — на человека, который последние трое суток почти не спал.

— Давай, дурак, решайся.

Кивнув самому себе, Банни выбрался из машины и стал подниматься по подъездной дорожке.

Дом располагался в Ратмайнсе[63] и представлял собой обычное в этом районе сложенное из красного кирпича георгианское здание, рядами из которых была заставлена вся улица. Внутреннее пространство многих из них в наше время разделено на квартиры, поскольку теперь у людей не так много шансов нарожать целую футбольную команду или позволить себе содержать персонал, способный управлять настолько масштабной операцией по размножению.

Первой, но вполне ожидаемой проблемой, с которой столкнулся Банни, стало выяснение, в какой именно квартире живет Симона. Он поднялся по лестнице и поискал дверные звонки, которых почему-то не оказалось. Тогда он сделал несколько шагов назад и огляделся. До сего момента он был уверен, что это тот самый дом, но теперь начал сомневаться. Большинство этих больших старых зданий выглядело совершенно одинаково. Заметив, что они находятся немного в стороне от проезжей части, он стал думать, что, возможно, в ту ночь был рассеян и неправильно запомнил местоположение.

Он уже повернулся, чтобы спуститься по ступенькам, когда позади него открылась дверь.

— А я все гадаю, когда ты наконец войдешь.

В голосе звучали твердые, хотя и высоковатые нотки. Обернувшись, Банни увидел монахиню ростом едва ли в полтора метра, оценивающе разглядывавшую его поверх очков в проволочной оправе. Из-под капора выглядывали седеющие волосы. А еще у нее были поразительно голубые глаза, ничуть не потускневшие за те шестьдесят с лишним лет, что они пронзали людей насквозь.

Банни посмотрел на нее сверху вниз, затем снова огляделся.

— Простите, я…

Она отодвинулась, чтобы открыть дверь пошире.

— Ты так и будешь стоять с открытым ртом, как идиот, или зайдешь внутрь?

— Простите, я… Простите, сестра, я ищу свою… хм… подругу.

Монахиня возвела очи горе.

— Да, Симону. Давай заходи. Или ты предпочитаешь вернуться к машине и продолжить таращиться оттуда, как беспомощный болван?

— А вы… э-э…

— Да, я монахиня. — Она осенила себя крестным знамением. — Пусть Мать Мария благословит нас и спасет, если иначе гард неспособен сделать вывод. — Она раздраженно помахала рукой. — Этот чудовищный дом — кошмар для тепла. Поэтому, пожалуйста, принимай решение быстрее. Дверь широко открыта, а деньги мы не печатаем.

— Простите. Понятно. Конечно. Простите.