«Ангельская» работёнка

— Ага. — Она нервно поерзала. — А еще я хотела сказать… прости меня.

Она подняла и быстро опустила глаза, вдруг ставшие влажными.

— Что?

Симона вновь посмотрела на Банни, слегка ошеломленная потрясением в его голосе.

— О чем ты говоришь? Тебе не за что извиняться.

— Да нет, есть за что. Ты помогал, а я тебе сильно нагрубила. Прости.

— Да херня это все!

Она подняла брови.

— Ты обычно так принимаешь извинения?

— Да, когда я их не заслужил. Теперь послушай. На тебя напали. Тебе не за что извиняться.

— Да, но если бы ты не подошел…

Банни придвинулся ближе.

— Симона, слушай. Тебе не нужно извиняться и благодарить меня, хорошо? Тут нет твоей вины. Уясни для себя четко.

Она кивнула.

Банни заерзал.

— Так… хм-м… значит, ты монахиня?

Симона на мгновение поджала губы, потом кивнула и отвернулась.

— Понятно. Хорошо. Даже здорово. Ты молодец. Фантастика. Прости за все, что я…

Банни вдруг осекся, заметив, как дрожат плечи Симоны. Она что, плачет? Господи, как утешают плачущих монахинь? Банни подумал о том, чтобы положить руку ей на плечо, но потом решил, что лучше не стоит.

Он почти подскочил на месте, когда она внезапно расхохоталась, зажав рот рукой, и повернулась к нему с блестящими глазами.

— Вот ты коза! — пробормотал Банни.

Симона засмеялась еще громче.

— О, как же мне этого не хватало, милый! Умеешь ты меня рассмешить.

Она игриво толкнула его плечом.

Банни почувствовал, как лицо его становится пунцовым.

— Ну да, очень смешно. Заставить меня выглядеть как полный идиот.

Симона вытерла глаза рукавом и на мгновение задержала дыхание, чтобы успокоиться.

— Нет, — сказала она, — я не монахиня.

— Ага, я уже понял. Тогда… — Банни окинул взглядом комнату, — что ты тут делаешь?

Выражение лица Симоны вновь изменилось. Теперь оно стало задумчивым.

— Наверное, я смогу тебе кое-что рассказать, но не проси о большем. Сообщу только то, что можно.

Банни пожал плечами.

— Окей.

Симона заговорила, глядя на камин, и голос ее стал низким и ровным. Она будто произносила заранее подготовленное заявление, отрепетированное уже сотни раз.

— Там, в Штатах, я попала в неприятности. Скажем так, я связалась с плохими людьми, отчего случилось несколько очень неприятных вещей.

— Например?

Она решительно покачала головой.

— Я действительно не могу сказать. — Она махнула в сторону двери. — Понимаешь, дело не только во мне… Сестры.

Банни поднял руки.

— Окей. Но как ты очутилась здесь?

— Я попала в беду и бежала. Мне некуда было идти, и в конце концов я оказалась в этой церкви. Израненная. Истекающая кровью. Сломленная. Напуганная. Как там говорят? «Не бывает атеистов в окопах»? Наверное, в тот момент мне был нужен Иисус, поскольку никто больше не мог мне помочь. Я рухнула на алтарь, а когда пришла в себя, увидела двух монахинь: Мэри и Джоан. Я рассказала им о том, что произошло, и…

На языке у Банни вертелся вопрос, который он не решился задать. Однако Симона почувствовала это сама.

— Я не могу сказать почему, но в полицию я пойти не могла. Окей? Я знаю, тебе трудно это понять, но… не все полицейские такие, как ты.

— Ты поэтому не стала заявлять и в этот раз?

Симона кивнула.

— Я не могу. Сестры вытащили меня из Нью-Йорка. Приютили здесь. Я не… В этой стране я нелегалка. — Она бросила на него нервный взгляд. — Я знаю, что не должна тебе об этом говорить, но подумала, что лучше так, чем если ты начнешь копать сам. Дело не только во мне, ты же понимаешь. Я не должна их подставить. Те, кто меня ищут, не остановятся ни перед чем, но мы считаем, что они не знают, что я здесь, — пока им никто об этом не сказал. Я думаю… Слушай, тебе самому решать, что делать с этой информацией, но, пожалуйста, убедись, что их это не затронет.

Банни уставился на огонь в камине.

— Не собираюсь я никому ничего говорить.

Симона посмотрела на него долгим взглядом.

— Правда?

Он кивнул.

— Кроме того, в этой стране монахини повлиятельнее закона. — Он понизил голос: — И куда более страшные.

— Я все слышу, — немедленно раздался голос из-за двери.

Симона закатила глаза.

— Бернадетт, разве подслушивать не грех? — громко спросила она.

— Мне шестьдесят шесть, и я девственница. Думаю, Бог простит мне парочку прегрешенией.

Симона многозначительно откашлялась.

— Ладно. Хорошо!

Когда шорох шагов затих в коридоре, Бернадетт громко заговорила сама с собой, давая им понять, что она их больше не подслушивает:

— Это наш дом, и они заняли единственную комнату с телевизором. Чего они хотели? Эссампта, ты не могла бы снова одеться?!

Банни улыбнулся.

— С ними не соскучишься.

Симона кивнула в сторону продолжавшей храпеть Маргарет.

— Тебе стоит познакомиться с ней, когда она проснется. Ругается как моряк и пукает как двадцатиоднопушечный салют[64].

— Уверен, с ней можно отлично провести время. Однако мне, наверное, пора идти. — Банни указал на выключенный телевизор и встал. — Не хочу мешать.

— Конечно, — ответила Симона, поднявшись вслед за ним. — Спасибо, что зашел.

Она открыла дверь и проводила его обратно через коридор.

— Кстати, — сказал Банни, — я заскакивал в «Чарли». Ноэль о тебе очень беспокоится.