Ангельский рожок

В то время она уже носила гордое звание «представителя зарубежного издательства в Москве», не заработав пока на этом ни копейки. А вокруг по всей стране сыпалась и кусками отваливалась жизнь, еду добывали по карточкам, спекулянты зверели, шахтёры бастовали, по окраинам империя истекала кровью и уже загнивала в гангрене в преддверии неминуемых ампутаций.

Газетка «Люберецкая правда» хирела и чадила, как догорающая свеча. Учёба в универе тоже чадила, держась, как на ниточке, на отменной памяти Надежды, на умении по чужому небрежному конспекту, выданному ей на две ночи, воссоздать, проработать и представить на зачёте-экзамене целый пласт убедительных знаний. Последние доллары за родительский дом она держала в почтовом конверте за батареей, свою квартиру в Люберцах сдавала за ничтожную, каждый месяц усыхающую плату.

Но заработки мерцали! Заработки уже стояли стеной за её порогом, и явление рабочей силы, ещё одной пары мужских рук, она расценила как добрый знак. Усадив РобЕртовича на кухне, сварила ему кофе, подогрела жареной картошки с грибами и, усевшись напротив нового своего сотрудника, стала «вводить его в курс бизнеса», методично проговаривая всё по три раза, ибо незваный гость смотрел на неё глазами оглушённого кролика. Она говорила, поминутно возвращаясь и трижды объясняя детали: издательский план, бизнес-модель… бухгалтера, курьеры, типографии, поляки… Почему – поляки, откуда и при чём здесь поляки, он просто не спрашивал – какая разница? Говорила Надежда быстро и чётко – надо было уложиться часа в полтора, пока Лёшик не проснулся. Через каждые пять минут откидывалась на стуле и требовательно чеканила: «Задавай вопросы!»

(Единственное, о чём пока умолчала, боясь лабуха испугать, что книжный бизнес в сегодняшней России – дело опасное, всё равно что намывание золота на калифорнийских приисках лет сто назад.)

Напрасно она боялась его испугать! И вопросы лабух не задавал, просто сидел и смотрел ей в глаза – медовые, янтарные, горячие… золотые! Он просто не хотел отсюда уходить – никогда и никуда. И готов был на всё: на бизнес-модель, на типографию, на поляков, которых надо было то ли уважить, то ли убить – опять же, какая разница?! Он сделает всё, что она велит, просто чтобы каждый день видеть этот сияющий нимб над её головой.

* * *

А началось всё с невинной поездки в Вильнюс, в гости к другу и сокурснику Мартинасу (кто бы тогда мог прозреть в застенчивом носатом увальне будущего флагмана эротической женской прозы – Светлану Безыскусную!).

Марти пригласил Надежду и Ирку Кабанову в Вильнюс, на каникулы, дня на три. До появления в её жизни Лёшика оставались несколько недель, не зачёркнутых в ежедневнике. Она ещё не понимала, только догадывалась, как изменятся с появлением на свет этого шёлкового горячего тельца её жизнь, её душа и воля, распорядок дня, образ мыслей…

Праздничная новогодняя неделя оставалась последним шансом, сказал Марти, «прогуляться-проветриться». Ирку она прихватила на случай, чтобы пылкий и романтический Марти не строил лишних иллюзий, и ещё потому, что у той в Вильнюсе жила троюродная сестрица, готовая пустить девочек на три ночи в чулан – вполне, между прочим, уютный, хотя и безоконный, оклеенный афишами фильмов пятидесятых годов, пропахший сухофруктами и настоящим индийским чаем.

Так вот, по дороге домой единственным соседом в купе поезда Вильнюс – Москва оказался пожилой симпатичный господин с церемонными манерами и неуловимым акцентом. Станислав – можно без отчества. Он курил трубку с каким-то ароматным табаком. Запах был лёгкий, немного терпкий – волшебный, и всё-таки, перед тем как разжечь трубку, попутчик каждый раз деликатно осведомлялся – не будут ли юные особы возражать, если он…

– Да что вы, курите, курите! Такой аромат необычный!

Дяденька немедленно доложил, что это табак особенный, сорта «Кентукки», а запах такой – оттого, что листья томят в амбарах, в дыме тлеющих поленьев. В общем, беседа завязалась естественно, с лёту:

– Что это вы читаете?

– Божена Озерецкая, – отозвалась Надежда, – польская писательница.

– О! – почему-то удивлённо заметил попутчик, словно Надежда читала Вергилия в подлиннике.

– Вы читали? – обрадовалась она. – Её у нас не знают, так странно. А пишет превосходно, с таким, знаете, тонким польским юмором.

– О! – вновь коротко и одобрительно отозвался милый господин, склонив голову набок и глядя в окно, за которым свивалась в пряди и раскачивалась белая завеса налетевшего снега. И тотчас перевёл разговор на другие темы. Видимо, всё же не читал Озерецкой; так сказал, за компанию.

Засиделись за полночь. Уже Ирка давно спала на своей верхней полке, в купе горела только слабая голубая лампочка, из-за чего призрачный снег за окном казался могущественной стихией, заполонившей весь мир и лишь чудом не захлестнувшей крошечное пространство их обитания. Когда попутчик, вздохнув, заметил, что в его возрасте беседа, даже столь приятная, уже не заменяет сна, Надежда решилась на бестактный вопрос, который хотела задать ему последние часа полтора (с должными извинениями, конечно!):