Ангелы на кончике иглы

Останавливало ее лишь то, что это отпугнуло бы его совсем. Она металась. С вечера говорила себе, что завтра подойдет к нему и пригласит в кино. Она брала билеты, но утром видела его в редакции, устремленного к целям, содержание и глубина которых были ей непонятны или казались второстепенными, когда между ними произошло такое. Он спорил с кем-то в коридоре, отчаянно матерясь, и она спешила пройти мимо, хотя безо всякой неприязни слушала эти жуткие и сочные слова. Ему было не до нее. Она убегала в туалет, рвала там билеты и, спуская воду, уносившую клочки, плакала, и потом долго стояла, глядя в окно на корпус печатного цеха, в котором гудели ротационные машины, ждала, пока спадет краснота с глаз. Наконец Сироткина решилась.

— Слушай, — весело прощебетала она, как бы случайно остановив Вячеслава в коридоре.

— Привет!

Ивлев глядел на нее рассеянно и ждал, что она скажет дальше. А она задохнулась, слова смешались, легкости хватило только на одно слово.

— Ты чего? — удивленно спросил он.

Она сжимала кулаки. Длинные ногти впились в ладони. После паузы, такой затянутой, она наконец вспомнила что заранее придумала сказать. Шепотом, медленно выдавливая слова и заставив себя опять беззаботно улыбнуться, Надежда произнесла:

— Между прочим, я подсчитала: у меня сегодня юбилей.

— Поздравляю? А какой?

— Ровно три года, как мне вырезали аппендикс.

— Надо сказать Рапу. Пусть напишет передовую.

— Не надо. А вообще, если хочешь, можем отметить. Ну, например, сходим в Дом журналиста… Деньги у меня есть.

— Понимаешь… — замялся он. — Я ночью улетаю.

— Куда?

— В Новосибирск. Рап просил накатать статью секретаря обкома о субботнике. Сам Paп в Сибирь не любит ездить — надо же выручить старика.

— Надолго?

— Неделька.

— А вечером?

— Что — вечером?

— Ничего!

Надя вспыхнула, внезапно возненавидев его. Ей захотелось немедленно резко ответить или ударить Ивлева, чтобы точка была поставлена. Но она улыбнулась опять и ушла, стараясь шагать легко и независимо. День тянулся нудно, как пленка в магнитофоне с подсевшими батареями. А вечером Сироткина взяла у Инны Светлозерской в машбюро перламутровую помаду, накрасила губы и поехала в Дом журналиста. Одна. С твердым намерением наперекор приличиям выпить за светлую память о своем аппендиксе.

Войти в ресторан Надя все же не решилась. Она взяла у стойки кофе и рюмку коньяку. Сироткина высмотрела пустой столик у стены, заполненный обертками от конфет. Она села спиной к проходу, чтобы никого не видеть. После глотка коньяку стало тепло. Ивлев передумает и заедет сюда перед отлетом на полчаса. Она глотнула еще, и Ивлев стал более расплывчатым. Надежда вынула сигарету, рассчитывая, что остатки этого негодяя улетучатся вместе с табачным дымом — единственным (если не считать алкоголя) наркотиком, почему-то разрешенным в ее родной стране. У нее не было спичек, она оглянулась.

— Разрешите?

Худой и длинный парень в клетчатом свитере поднес к ее лицу красивую иностранную зажигалку, ловко повернул ее пальцами и чиркнул, осветив ее чистый лоб. Сироткина прикурила.

— А за это, — спросил он, — вы не дадите мне сигарету?

— За это я ничего не дам. Просто так — пожалуйста.

Без лишних церемоний он присел к ней и закурил. Мальчик был моложе Надежды и никакого практического интереса не представлял. Надо было сразу вежливо сказать ему, что сейчас к ней подойдет муж. Но Ивлев, оказалось, не улетучился, и ей хотелось отомстить ему. На роль роковой соблазнительницы Сироткина не годилась, но когда ее уговаривали отомстить, можно было согласиться.

— А я вас здесь уже не раз видел.

Он сказал то, что должен был сказать, и ничего другого.

— У вас хорошая память, — сказала Надя.

— Это даже родители признают.

— Почему «даже»?

— Потому что их все во мне раздражает. Представляю, как мать подпрыгнула бы, если бы узнала, что я хочу жениться.

— Поздравляю! — Надя произнесла это слово с интонацией Ивлева и рассердилась сама на себя.

— Спасибо!… Только невесты еще нет…

— Ну, это не проблема!

— Проблема! У меня жесткие требования: вес 45, рост 160, размер бюста четвертый. В общем, похожа на вас.

«У меня размер третий», — сказать это у Нади чесался язык.

Но она решила, что неприлично растлевать малолетку пошлостью, которой в нем и без ее поддержки достаточно. И она произнесла:

— Вы прямо-таки восточный султан!

— Давайте выпьем!

— По чашке кофе.

— И по коньяку!

— Вы разве не пили?

— А вы? — удачно парировал он. — Я всего четыре рюмки — грамм двести, не больше.

— А можете сколько?

— Семьсот пятьдесят пил, — скромно сказал он. — Больше не пробовал. Попробуем?

«Не рассердятся ли папа с мамой?» — могла бы спросить она.

Но не стала его унижать.

— Нет, это слишком дорого. Но, по одной, малюсенькой…

Они выпили.

— Вы мексиканскую водку пили? — спросил он. — У них к бутылке привязан мешочек перца, а внутри плавает заспиртованный червяк. Он придает особый аромат, понимаете? На стол ставят лишнюю рюмку и на закуску червяка целуют…