Ангелы на кончике иглы

Слава погладил ее по голове и выглянул в коридор. Там было пусто, и он поспешно выбрался на лестничную клетку. Надя отправилась на кухню.

— Ты?! — она изобразила удивление, увидев отца.

Он хлопал крышками кастрюль.

— Приехал поесть котлет, которые ты мне вчера приготовила… Кстати, а где твоя подруга с этим нудистом?

— Они ушли.

— Так я и думал. Даже не познакомились!

— Не смейся! — сухо сказала Надя. — Им негде встречаться.

Отец смотрел на нее внимательно, колеблясь, взорваться или сдержаться. Он ощутил вдруг, что боится дочери… Нет, этого он допустить не может.

— Надо регистрироваться, — сказал он. — Тогда будет, где.

— Я им передам.

— Так где же котлеты?

— Мы их прикончили, извини.

— Я понимаю: за мое здоровье… Вот что, Надежда Васильевна! Нам давно пора поговорить. Я все откладывал, но сейчас есть повод. Правда, время у меня ограничено…

— О чем, папочка?

— Ты живешь таинственной, непонятной мне жизнью…

— Я? У меня все на виду. Просто ты никогда не спрашиваешь. Это у тебя — все совершенно секретно.

— Ты же знаешь, какая у меня работа, и не будем об этом!

— Пожалуйста, не будем. Сам начал!..

— Начал, потому что ты — моя дочь. Хочу знать про твою жизнь…

— Ты и в роли отца не перестаешь быть кагебешником, папочка! Уверен, что должен знать о других все. А про тебя — никто, даже твоя дочь!

— Я чекист, дочка.

— Знаю, папа! Слышу двадцать лет… Но теперь мы оба взрослые, и мамы, которая примиряла, нет. И она, между прочим, просила за тобой присматривать. Давай играть так: хочешь знать про меня — рассказывай про себя, чекист! Нет — нет…

— Тебя кто-то настраивает на левые взгляды.

— Никто меня не настраивает, успокойся.

— А что говорят про нас в редакции?

— Хочешь, чтобы я стучала на своих знакомых?

— Нахваталась глупостей! Даже если это твое убеждение, надо быть терпимее.

— Не знаю, что говорят про твое учреждение другие, а я всем рассказываю, что в кабинете твоего начальника висит портрет Пушкина.

— Пушкина? — он усмехнулся краешком губ. — Почему?

— А он, папа, сказал: «Души прекрасные порывы!»

— Это я слышал, — засмеялся отец. — Неостроумно, я тебе скажу. Прекрасными порывами мы не занимаемся, руки не доходят.

— Вы занимаетесь тем, чтобы заставить человека перестать мыслить!

— Фу, Надежда… — он брезгливо поморщился. — Ты уже не ребенок! Во всех странах есть органы насилия. Вячеслав Рудольфович Менжинский, дочка, сказал очень точно: «Мы — вооруженная часть партии». Вот как! Лично мне никакие твои мыслители не мешают. Но у государства имеются определенные принципы, и если большинство народа им следует, наша задача — защищать большинство от выскочек. Общество не может жить без дисциплины. Да враги только и ждут, что мы разболтаемся. Нам приходится быть монолитом. Вода, пробив трещинку, может смыть гигантскую плотину, если щель не заделать вовремя. Я надеюсь, что доживу еще до того времени, когда наши органы вообще будут упразднены. Но для этого необходима высокая сознательность общества.

— Чтобы все стали роботами…

— А, по-твоему, это нормально, когда выскочки и недоучки хотят, чтобы им разрешили писать и говорить все, что придет в голову? Если хочешь знать, не чекисты, а народ таких не любит и сам требует наказывать. Скажем, Солженицына нам приходится круглосуточно охранять. Он неглупый человек, а понять этого не может. Да все его критические идеи нужны нескольким сотням чувствительных интеллигентов, больше никому! Если бы его проекты были реалистичны и полезны, они давно пробились бы в жизнь. Я знаю в сто раз больше о всяких жестокостях и несправедливостях, чем он. Однако я укрепляю государство, а он его разваливает. Я служу народу, а он кому? Он что же — один умнее партии, в которой четырнадцать миллионов? Кто всерьез этому поверит?

— Те, кого вы преследуете!

— Ну, если не хочешь вписываться в существующие для всех нормы — пеняй на себя. Конечно, мы и таких пытаемся воспитывать, но не всегда удается.

— Особенно хорошо твой Сталин воспитывал!

— Сталин — не мой, Надя. Сталин как раз и был выскочкой, и очень опасным, поскольку сосредоточил в своих руках слишком большую власть. Если бы дать неограниченную власть, скажем, Солженицыну, еще неизвестно, какие бы законы он установил. Все нынешние борцы за права человека — допусти их к открытым действиям, начнут рваться к власти. У нас гуманные законы, но такого мы допустить не можем.

— А нынешний — это не такая же власть?

— Нынешний — исполнитель воли партии. Он подпишет все что угодно, если мы решим, дочка. Пойми правильно: не потому, что мы — органы, эти времена давно прошли. Мы — сила, потому что мы — среднее звено партии. Мы решаем, что Политбюро должно знать и что нет. Мы вынуждены были скинуть Хрущева, как только он зарвался. И уберем каждого, кто нам помешает, потому что мы коллективно выражаем волю народа, и нет никакой силы, которая могла бы нам помешать. Поняла?

— Еще бы!

— Ну, а если поняла, давай теперь узнаем про тебя, поскольку по твоей формуле про себя я тебе в общих чертах рассказал… Как его фамилия, нашего гостя?

— Зачем тебе?

— Разве отец не имеет права знать, с кем встречается его дочь?