Ангелы не падают

После выступления люди быстро расходились. Все спешили домой, продолжить подготовку к Рождеству, обсудить за поздним ужином номера бродячего цирка. Места пустели, и только я оставался сидеть. Я ждал, чтобы спуститься на манеж и, может быть, проникнуться давно забытым духом. Когда все разошлись, между рядами появилась сгорбленная щуплая фигура мистера Нельсона. Он был очень стар, еще когда я жил в цирке. «Представление окончено», — проворчал он, поднимая на меня глаза, но остановил взгляд, стал всматриваться, и потом все же узнал. Мне показалось, он был рад видеть меня, но цирковая жизнь отучила его проявлять искренние эмоции. Зато он, конечно, разрешил мне спуститься на манеж. Оказавшись в магическом круге, я присел на корточки, сгреб с пола немного опилок. Хотел почувствовать их на ощупь, хотел, чтобы запах воскресил детские чувства, но ничего не было. Совершенно ничего. Как будто это место никогда не было моим домом. И ведь цирк совершенно не изменился. Значит, безвозвратно изменился я.

За кулисами было тихо и безлюдно — все снимали грим и переодевались. Только режиссер прохаживался вдоль балок.

— Мистер Фергюсон? — окликнул я.

Он обернулся, стал пристально всматриваться, опустив на нос свои маленькие круглые очки в тонкой оправе, а потом, спустя минуту, чуть не подпрыгнул от неожиданности.

— Нил! — вскинул он руки. — Неужели ты!

Главный режиссер и директор бродячего цирка подошел и обнял меня по-отцовски. Он поправился и обрюзг — отметил я про себя. От него по-прежнему пахло перегаром. Фергюсон заметно постарел, сдал. Как и шатер цирка, он приходил в негодность со временем, выцветал, линял и терял былые краски. Но с заменой шатра смириться было бы гораздо легче.

— Как ваши дела, мистер Фергюсон? — начал я разговор.

— Надо же, какие звезды заглянули к нам в шатер, — словно не слышал меня он. — Я читал о тебе, Нил! Ты настоящая знаменитость! Надо же, а был таким тихим мальчиком… Какая гордость, что ты наш воспитанник!

Он еще долго мог бы рассыпаться в ненужных комплиментах. Хорошо, что кто-то позвал его.

— Очень рад видеть тебя, Нил! — снова обнимая, сказал он и поспешил на голос.

Не сомневаюсь, что Фергюсон был рад. Чего нельзя сказать о моем отце. Он был верен больше старым обидам, чем собственному сыну.

Я подошел к нашему трейлеру. Все тот же грязно-бежевый цвет. Все те же рисунки клоунов на двери. Лестница из трех железных ступенек-перекладин. Вторая погнута слева. На окнах — светлые шторы с кружевной оторочкой. Я словно вернулся в свое детство. Мне как будто снова стало десять лет — даже сжалось все внутри от страха, что сейчас откроется дверь, и там я увижу самого себя. Я сделал глубокий вдох и громко постучал.

— Кого там черт принес! — раздался недовольный голос отца, хриплый, как будто простуженный.

Он никогда не отличался вежливостью. К акробатам, фокусникам и силачам еще могли после выступления зайти очарованные дети, но у клоунов, сколько себя помню, никогда не было гостей. Поэтому папа не церемонился с ответами, резонно предположив, что пришел кто-то из своих.

Я потянул металлическую ручку вниз, замок щелкнул и дверь открылась. На пороге меня встретила мама.

— Смотри, кто приехал! — воскликнула она, обращаясь явно к отцу, а потом заговорила со мной. — Нил, мальчик мой! Какая радость! Проходи скорее!

Я вошел. Здесь тоже все было по-прежнему. Те же фотографии на стене — династия клоунов Гэллахаров. Та же скатерть на столе. Желтые банки для сыпучих продуктов на полках над плитой. Отец сидел в дальнем углу перед зеркалом и снимал грим. Он почти закончил, и на лице осталась только одна белая полоска.

— Привет, пап! — поздоровался я.

— Смотрите-ка, кто пожаловал! — пробурчал отец. — Я думал, ты ненавидишь цирк…

— Я приехал на Рождество. Привез вам подарки…

— Смотри-ка! — хмыкнул отец, громко покашлял и продолжил, — а тебя не приглашали! Тут у нас семейный праздник, для циркачей, знаешь ли… Всяких там, крутящихся вокруг шеста стриптизеров не ждали!

— При чем тут стриптиз, пап! Ты бы хоть посмотрел…

— И не буду смотреть на это! — ворчал он, снова заходясь кашлем. — Вывернули всю чистоту акробатов! Превратили их в развратный вертеп!

Так всегда было с моим отцом — беседы не шли легко и непринужденно. Он считал меня предателем не только дела всей семьи, но и циркового ремесла в общем. Он презирал все современные постановки, использующие цирковые основы. Даже дю Солей для него не был авторитетом, что уж говорить о нью-йоркских шоу.

— Ты не прав, пап, — очень осторожно заметил я.

— А не тебе мне указывать, кто прав! — взорвался он и нервно бросил испачканный в гриме кусок ваты.

— Не обращай на него внимания, Нил, — мама уводила меня от спора, усаживая за стол. — Ты же знаешь, он всегда был ворчуном. А теперь еще и старый ворчун.