Ангелы не падают

Я закрыл лицо ладонями. Все это вырвалось у меня на эмоциях, но только сейчас я осознал, что после этих слов отец уже ничего не слышал. Только сейчас я понял, что сам разжег этот огонь, даже не подлив в него масла, а плеснув солидную порцию бензина. Я обидел отца и обижал его до этого, не вполне отдавая себе отчет. Но и он никогда не пытался даже понять меня, принять мой выбор.

— Я не хотел, мам, — с трудом преодолевая ком в горле, выговорил я. — Прости!

Мама обняла меня. Обняла, как будто я никогда никуда не уезжал, как будто я был пятилетним мальчиком, еще не успевшим обидеть ее.

— Я понимаю тебя, Нил, — очень тихо, как будто устало, принялась объяснять она. — Понимаю, что ты хочешь сказать, хоть ты и употребляешь такие обидные слова. Отец очень упрям, ты же знаешь. Он сердится на тебя, и он не быстро отходит… Возможно, ему нужно время…

— Но у него нет времени, мам!

— Значит на то воля Божья…

— Что ты говоришь! — я смотрел на нее и умолял помочь уговорить папу. — Ему нужно лечение! Все можно вылечить! Сейчас же не каменный век… — я осекся, чтобы опять случайно ни задеть чувства родителей. — Я просто не понимаю, мам, что такого плохого в том, что я стал тем, кем стал? Неужели это такой большой грех в его глазах? Я ведь не чем-то постыдным занимаюсь…

Я все прекрасно понимал, но отказывался признавать правду. Отказывался соглашаться на ответ, который был, конечно, очевиден. Я сам выбрал свой путь, и это было не то, на что рассчитывал мой отец.

— Все его предки, отец, дед и прадед были циркачами, были клоунами, — объясняла мама, — Да и мои тоже. Через самые сложные времена мы пронесли наше ремесло и хранили его. Твой прадед был очень знаменит, на всю страну! Его почитали как цирковую легенду, он умел рассмешить даже голодных и умирающих. Он вселял надежду и радость в души отчаявшихся. Твои дед и отец продолжали его ремесло, чтобы нить поколений не прервалась, чтобы династия не перестала существовать. Они не думали, нравится им это или нет, не размышляли, подходит ли им этот путь. Потому что это был их путь. Они были рождены на этом пути и для этого пути. Когда твой дед, я помню, смотрел на твоего отца, Кирку было пятнадцать и мы, своего рода, были помолвлены, он видел в нем свое продолжение. Когда он умирал, сказал, что уходит со спокойным сердцем, потому что его цирковой род не прервется. Я помню, что твой отец так же смотрел на тебя, когда ты родился, когда начинал ходить и смеяться над его шутками и гримасами. А потом, повзрослев, ты начал то и дело заявлять ему, что не любишь цирк, что собираешься уехать и бросить все… Это раз за разом разбивало ему сердце, оставляя на нем глубокие трещины. А потом ты вдруг стал знаменитым, о тебе стали писать журналы, печатали про тебя статьи и интервью. Но ни слова не было нигде о нашем цирке, о том, откуда ты родом. Ни слова не было о твоем отце… Ты как будто стыдился нас…

— Это не так!

— Может быть.

— То есть, у меня не должно было быть выбора? — грустно спросил я.

— Не знаю, сынок, — вздохнула мама. — Если ты счастлив там, куда пришел, значит путь, который ты выбрал, был правильный.

— А вы счастливы, мам? — я уже готов был расплакаться, и мне стоило больших усилий сдерживать подступающие слезы.

— А ты думаешь, что нет?

— Я не могу быть счастлив, видя, как отец кашляет кровью и упрямится принять помощь. Я не могу быть счастлив, зная, что вы даже не сказали мне о его болезни. Я бы примчался, я бы сразу нашел врача… Как можно быть счастливым, зная, что тебе даже не дали шанса помочь…

— Ты не мог знать, что так будет, когда выбирал дорогу, по которой тебе идти.

— Что ты имеешь в виду, мам? Что мне надо было остаться здесь?

— Нет, — она снова обняла меня. — Я говорю о том, что счастье для каждого свое. И каждый выбирает его сам. Никто не заставлял твоего отца становиться тем, кто он есть. Он сам выбрал этот путь, и это стало его счастьем.

— И ничто не заставит его теперь простить меня и принять мой выбор…

— Он упрямый, — она снова вздохнула. — Ну так хоть ты будь мудрее и прими его выбор.

— Выбор поставить на себе крест?

— Выбор принять то, что ему выпало.

— Но еще можно что-то сделать…

— Нельзя вылечить человека насильно. Нельзя заставить другого принять твое счастье. Посмотри на себя, сынок, ведь ты не меньший упрямец, чем твой отец.

— Если бы вы сказали мне раньше…

— Не бывает никаких «если бы», Нил. Есть только то, что есть, и другого не дано.

— Как думаешь, он когда-нибудь простит меня?

— Не думай об этом.

После этого мама уговорила меня пойти на празднование Рождества. Это было традицией в цирке, ведь здесь все считались одной семьей и на Рождество всегда собирались за большим столом.

Участники труппы во главе со стариком Фергюсоном жали мне руку, хлопали по плечу, не скрывали искренней радости. Даже поднимали за меня бокалы, ведь я единственный за всю историю этого цирка, кому удалось взлететь так высоко. Только отец сидел хмурый и даже не смотрел в мою сторону. Вскоре я решил не портить ему праздник и ушел.