Ангелы Ойкумены

Коллантарии галдели стаей галок. Живописали стремительность перехода и хитрые кунштюки подлого племени червоточин. Мар Фриш готовился прочесть лекцию о свойствах «кротовин». На «отрицательной плотности энергии» его перебивали, и «квантовая гравитация» терялась в общем шуме, сходя на нет. За подобный спектакль Луис Пераль-старший уволил бы всю труппу без выходного пособия. Нет, Якатля оставил бы: дикарь счастливо ухмылялся, любуясь долиной. Рой исчез, растворился в море листвы цвета винной бутылки, но маэстро сердцем чуял: там он, дружище, никуда не делся. Ждет, наблюдает, готов прикрыть в случае чего. Не это ли прикрытие имел в виду мар Яффе, большой знаток вероятностей?

— Диего! А ты что молчишь?

Бездарность из бездарностей, худший актер театра, маэстро изо всех сил старался не сфальшивить, но понимал, что фальшь неизбежна. Отвращение, вздохнул он. Вот что я чувствую: острое, до тошноты, отвращение к самому себе.

— Да я и сам…

— Что ты сам?!

— Ничего не понял. Кстати, где мы? Кто-нибудь в курсе?

Пробус только и ждал вопроса маэстро. Он привстал на стременах, картинно обозрел окрестности из-под козырька ладони:

— Друзья! Друзья мои!

— Ну? — подыграл рыжий.

— Провалиться мне на месте! Это же Хиззац!

— Ну да?!

— Точно! Вот ведь повезло!

Диего всерьез испугался, что земля — или что тут вместо нее? — и впрямь разверзнется и поглотит Пробуса без следа. На их счастье, Вселенная приняла ложь помпилианца с отменным безразличием. Зато из Карни вышел зритель на славу: доверчивый и простодушный. Она вытянула шею, глядя туда, куда указывал координатор:

— Хиззац? Где?

— Да вот же он! Видите, дорогуша?

— Но там пустошь! А за ней какой-то горб…

— Этот горб и есть Хиззац.

— Но ведь Хиззац — это планета!

— Мы с вами под шелухой, голубка моя. Помните?

— Галлюцинативный комплекс?

— Умница! Я горд знакомством с вами!

— А вот я как съезжу вас по физиономии! Будете знать, как насмехаться!

— Я? Над вами? И в мыслях не держал…

— А можно мне… Ой!

— Что с тобой?!

Повинуясь приказу бедер и коленей наездника, жеребец Диего прянул вперед. Оказавшись вплотную к замершей в седле Карни, маэстро схватил девушку за руку, словно опасаясь, что дочь маркиза де Кастельбро вот-вот исчезнет.

По правде сказать, именно этого он и страшился.

Перед Диего распахнулся космос. Центральная звезда системы истекала животворным теплом, ее лучи пронизывали коллант насквозь. Что-то задерживалось, копилось, наполняя волновое тело силой: упругой, бурлящей. Бело-голубой шар Сеченя обрел новые оттенки — золота и изумруда; планета, стыдливая танцовщица, куталась в кисею атмосферной дымки. Товарки Сеченя, кружась деликатным кордебалетом, походили на шары из прессованного угля с редкими блестками слюды. В системе закручивались, пересекались, накладывались друг на друга эфирные эманации, заполняя собой все видимое пространство без остатка. Маэстро смотрел, как зачарованный, пока с опозданием не осознал: Карни видит то же самое! Ей не потребовалось касаться спутников-коллантариев: она захотела — и увидела. Душа и плоть, всплыли в памяти слова профессора. В большом теле они едины. Значит ли это… Желание и воплощение, мысль и действие — неужели здесь они тоже одно целое? Не в этом ли суть жизни флуктуаций? В едином мыследействии? В блаженстве, к которому Диего Пераль лишь изредка приближался на пике куража, в острейшие моменты схватки, когда порыв, не успев оформиться в мысль, приводит в движение руку с клинком, когда исчезают дистанция и время, когда ты забываешь все и вся…

…что именно ты забыл сейчас?! Круазе, растерянно отвечает Диего, глядя, как шпага маэстро катится в знакомый угол. Я забыл круазе…

…и видит слезу на щеке дона Леона.

— Я научилась! Я умею! Сама!

Будь девушка не в седле, она бы запрыгала от восторга. Дон Леон, вспомнил маэстро. Слеза на щеке учителя. Влага на моей щеке. Давно и сейчас: единый миг. Он смахнул предательскую слезу, пока Карни не увидела. Непосредственность ребенка, переменчивость весенней погоды, восхищение, порыв… Это Карни, настоящая!

— Хиззац?

— Хиззац, — подтвердил Гиль Фриш.

— Какой красивый! Я не зря его выбрала!

— У вас прекрасный вкус, сеньорита.

— Чего же мы стоим?!

Карни тронула повод, намереваясь пустить кобылу обратно через плоскогорье.

— Не сюда, ласточка, — остановил ее Пробус.

— Почему?

— Лошадку пожалейте! Рытвины видите? Вы что, хотите, чтобы ваша красавица переломала ноги?

— Но нам ведь надо туда?

Карни указала на холм: фальшивый Хиззац.

— Туда, голубонька, туда. Но мы же с вами герои? Мы поедем по-геройски, в обход: дольше, зато надежней. И лошади нам спасибо скажут…

Пробус и мертвого уговорит, мрачно думал Диего, наблюдая, как девушка без возражений следует за помпилианцем. Мне бы его таланты! Проклятье! Язык мой — враг мой. Мне проще отрезать мерзкий язычишко ножом, чем трещать брехливой сорокой. А если не язык… Что тогда отрезать? Голову?!