Ангелы Ойкумены

Черти принесли востроносого усача в форме: синие стеганые штаны и куртка, ремень с бляхой, меховая шапка с кокардой. На боку — сумка из скрипучей кожи, в руках — пакет со знакомой пломбировкой. Усач нервничал: его плотно зажали «в клещи» Веник со Шваброй. Сладкая парочка снимала квартиру на первом этаже, аккурат под апартаментами Криспа. Как они успели засечь и перехватить безобидного почтальона, оставалось загадкой.

Оперативники, с завистью подумал Крисп. Стоять босиком на пороге квартиры было зябко. Крисп переминался с ноги на ногу, в отличие от Швабры с Веником, обутых в ботинки на толстой подошве, и это служило еще одним поводом для зависти.

Физиономии скорохватов, и раньше не блиставшие особым оптимизмом, сейчас приняли и вовсе похоронное выражение. Оба красноречиво косились на пакет в трясущихся руках почтальона. Неужто ознакомились? Что там, внутри? Приказ на разжалование в рядовые? Бомба? Расстрельный приговор с посмертным поражением в правах?

— Прощения просим, — пискнул усач. С ловкостью профессионального шулера он выхватил из-под пакета бумажный бланк. — Не вы ли господин Вибий будете?

— Был, есть и буду.

— Душевно рад, — усач откашлялся, тщетно пытаясь придать себе хоть толику солидности. — Вам бандероль. Извольте расписаться.

О документах, удостоверяющих личность, почтальон даже не заикнулся. Крисп расписался в ведомости антикварной шариковой ручкой и тут же, прямо в дверях, вскрыл пакет. Секретные документы так не пересылают, значит — можно. Почтальон предпринял робкую попытку ретироваться, но Веник со Шваброй подавили мятеж в зародыше. Молодцы, оценил Крисп. Пусть ждет, кот усатый. Кто дурные вести принес? Кому, если что, голову рубить, как предки завещали?

В конверте обнаружился гербовый бланк. Стандартный микрочип был вшит в правый верхний угол.

«…присвоить… Криспу Сабину Вибию… внеочередное воинское звание обер-центуриона…» Подпись, голографическая печать. Из конверта в подставленную ладонь Криспа выпали новенькие петлицы с троицей орлов на каждой. Он поднял взгляд и едва ли не впервые увидел улыбки на лицах Веника и Швабры. Знали, сволочи! А стояли, как на поминках…

— Разыграли, гады!

Швабра подмигнула, Веник хмыкнул.

— Держи, любезный, — Крисп пошарил в карманах. — Заслужил.

— Благодарствую, барин! — почтальон чуть не плакал, глядя на золотой сеченский пятирублевик. Похоже, усач уже себя похоронил и теперь воскрес для запоя. — По гроб жизни!.. свечку поставлю, и детям закажу молиться, и внукам…

Топот бедняги затих этажом ниже. Хлопнула дверь подъезда.

— Я проставляюсь! В семь, «У деда Панаса».

— Так точно, ваше высокоблагородие! — гаркнули оперативники.

Вернувшись в гостиную, Крисп перечитал приказ. Надо же, обера дали. Круто! Полюбовался на петлицы: жаль, формы нету, нацепить не на что. Привыкай к новому званию, твое высокоблагородие! Что-то смутно мелькнуло в памяти, и на сей раз Крисп успел схватить юркое воспоминание за скользкий хвост. Половой. В трактире. Позавчера. Величал «вашим благородием», а под конец… Ваше высокоблагородие! Крисп взглянул на дату, стоявшую в приказе. Ну не мог, не мог половой этого знать! Хотел угодить клиенту, вот и повысил в звании…

Фаг!

С этой работой параноиком станешь, подумал обер-центурион Вибий.

III

— Ну чего, чего вам не хватило?!

Всю дорогу Пробус молчал, как рыба. По колено проваливаясь в снег, коллантарии угрюмо брели по целине, выбрались на укатанный тракт, вернулись во двор усадьбы под причитания сердобольного Прохора — молчал Пробус, ни слова, ни полслова….

Прорвало его в столовой:

— Золотце! Что же вы творите?! Я, понимаешь, соловьем разливаюсь, под ноги ковриком стелюсь… Дамочку вашу убалтываю, вам, можно сказать, все на блюдечке — а вы?! Кто ее, в конце концов, должен спасать?!

— Ему сабля дороже бабы! — буркнул из угла рыжий.

— Точно!

— Таскает туда-сюда, как так и надо…

— Долго мы будем мотаться дерьмом в проруби?!

— По твоей милости, между прочим!

— Эй, ты вообще слышишь, что тебе говорят? Язык проглотил?!

Что-то произошло с Диего Пералем. С Диего, с усадьбой, со всем миром. Вселенная потемнела, словно все звезды, какие есть на кругах Господних, погасли в одночасье. Остался тонкий луч, идущий невесть откуда. Тонкий луч, и круг света во тьме, и маэстро в круге. Отец, подумал Диего. Он не знал, к кому обращается: к отцу земному или небесному.

Отец, твоя работа?

Диего (в круге света): И я это слушаю? И мой желчный пузырь не лопнул от ярости? Дома за такое обращение в лицо наглецу летела перчатка. В армии нож вонзался под ребра, без лишних формальностей. На рынке кулак выбивал хаму все зубы. А я молчу? Глотаю оскорбления?! Да, молчу и глотаю. Я заслуживаю неизмеримо большей кары, чем эти, в сущности, справедливые упреки. Я нелеп и смешон — шут, паяц, жалкий актеришка…

Тьма взрывается оглушительным хором:

— Да ты ее хоть чуточку любишь, а?

— Полегче, брат! Не любил бы, послал бы нас в черную дыру…

— Он бы послал! А мы бы пошли?!

— Ему наши проблемы по барабану…

— Значит, мало любит!

— Меньше, чем саблю!

— Ты о чем с ней говорил? Ты хрень какую-то нес!