Ангелы плачут над Русью

— Ну не гневись, — молвила знахарка. — Кажись, не те слова я сказала.

— Да всё правильно, — пожал плечами князь.

— Вот и ладненько, — собралась уходить Зимовейка. — Поправляйся, соколик, а наградой твоей будет нам поле бранное, где ты ещё не одного стервятника из Поля Дикого отправишь туда, откудова не возвращаются. А сейчас ты калитою убог, но не духом подвижника. Поправляйся и постой за Землю Русскую!

Зимовейка погладила князя по голове и вышла. Любима собрала посуду и тоже направилась к двери.

— Когда ещё придёшь, милая? — услышала голос Даниила и оглянулась. Щёки налились румянцем.

— К обеду, Данилушка... — Голос её странно задрожал.

— Я скучать по тебе буду. А нельзя ль пораньше, голубушка?

Лицо Любимы совсем побагровело.

— Да нельзя, князюшко. Не время сейчас праздновать, к зиме готовиться надо, запасаться всякой всячиной.

— А можно мне с тобой пойти?

— Пожди, Данилушка. Побудь ещё хоть денёк дома. Да и... Да и батюшке мне сказать надобно... ну... что ты... со мной попросился. А то ведь он добёр-добёр, но коли что не понравится... Погоди, милок, до обеда.

Любима вышла из избы. Утро уже во всю ширь раздольничало, кругом пахло зелёной свежестью, кукушка назойливо отсчитывала времечко, а птахи малые заливались разнозвучными песнями.

— Любимушка! — окликнул девушку грубый, точно из-под земли голос. Любима оглянулась и ахнула. Перед ней, как с неба свалился, стоял нелюбый, но настойчивый и привязчивый Дубина.

— Напугал, леший! Чего надобно? — рассердилась девушка.

— Пошто не ходишь на вечору? — пробасил парень. — Уж дюже я по тебе соскучился!

— А что за скука у тебя, .Дубинушка? — зло передёрнула плечами девушка. — Пора жаркая, все в лес ушли за добычею, а ты праздно шатаешься, в слободе маешься.

— Да не шатаюсь я, Любимушка, — понизил голос Дубина. — Ходил и я в лес, заготовил на зиму много всячины. Но от любви у меня душа разрывается. Приходи сегодня на вечору — полюбуемся!

— Ну к чему мне с тобой любоваться?! — совсем рассердилась красавица. — Не давала я тебе никакого поводу, да и не люб ты мне, соседушка!

Загорелся злобою юноша. Вылетела из его груди ласка притворная, зашипел, как гусак, слюною забрызгался и словами ядовитыми стал разбрасываться:

— Знаю-знаю! Окрутил тебя этот убогий выродок! Не выводи меня из терпения, блудница! Плохо будет, коль не придёшь нынче на гулянье!

— А ты не обзывайся и не пугай, не пугливая! — вспыхнула девушка. — Вот расскажу братам про твои угрозы — мало не покажется. Не сносить тебе тогда головы, дубина неотёсанная!

Осёкся парень, только ещё больше лицом посмурнел. Знал он сполна норов её братьев. Уж они-то вместе с отцом своим Оленем да дядьями свирепыми были в Керженце самыми сильными и ярыми, не одному нерадивцу скулы посворачивали; их боялись даже в Юрьеве-Повольском. Забрели как-то по реке оттуда под видом купцов речные разбойники, хотели пограбить известную достатком слободу, да получили такой отпор, что некоторые головы свои тупые тут и оставили, а другие через лес без оглядки драпали. Но те разбойники дальние, больше не являлися, а Дубина тутошний... Однако тягаться с Оленичами ему не под силу, так что и разговаривать больше не об чем. За неё они кому угодно башку отобьют, она у них в семье самая любимая.

Пряча в землю взгляд, незадачливый отрок буркнул под нос:

— Ну ладно, ладно! Не огорчайся и не серчай, я ведь без злобы сказал, не подумавши...

— Впредь думай! — отрезала девушка. — А приязни у нас с тобой всё равно не получится.

— Как знать...

— А тут и знать нечего! — Любима повернулась и пошла прочь.

— Как знать, — глянул Дубина ей вслед. Потом зыркнул на избу, где коротал свои больные дни князь Даниил. — Как знать...

Глава четвёртая

Языкастые пенистые волны швыряли полуживых ушкуйников, которые уже не верили в спасение и мысленно прощались с жизнью. Захлёбываясь, они из последних сил боролись со стихией, и когда показалось, что всё, конец, очередная, но спасительная волна выбросила их на берег. Сил почти не осталось, даже чтобы отползти от разбушевавшейся реки. Волны не унимались и все окатывали и окатывали разбойников ледяной водой.

Первым очухался Фома, с трудом поднялся и сквозь мрак тумана и ночи увидел бесчувственное тело Козьмы. Наклонился, схватил приятеля за ворот и оттащил подальше от реки. Бросил Козьму и сам, обмякнув, опустился на землю. Вздохнул:

— Светает...

Буря почти угомонилась, и Фома глянул на Козьму.

— Живой? — толкнул его в бок.

Козьма приподнялся на локтях, проворчал:

— Гдей-то мы?

— На том свете! — хмыкнул Фома.

Козьма осклабился:

— Шуткуешь всё? А где ушкуй? Где Порфирий?

— Ежели наши дружки не утопли, то где-нибудь поблизости, думают, как бы половчей нас споймать и порешить.

— Бежать надо к Никодиму.

— К Никодиму?! Да нам хоть бы до Трофима добраться.

— А как?

— Вплавь.

— Хватит трепаться! — разозлился Козьма и с трудом встал. — Бежать надо! Что сидишь, как истукан?

— Не ори! Атаман сыскался! Сам знаю, что надобно. Втравил, а теперь орёт! — не на шутку разошёлся Фома. — Порфирий поймает и тебе первому на одну ногу станет, а другую выдернет вместе со всем нутром!