Ангелы с плетками

Теперь я хочу поговорить о себе. Описанными путями прошел я сам.

Как изобразить тревогу, в которую погружаюсь? Пусть ответит моя усталость. Голова моя так приучена к страху[47], сердце мое так утомилось и ему так часто грозила гибель, что я охотнее причислил бы себя к мертвецам.

Ежедневно пытаясь уловить неуловимое, стремясь ко все новым распутствам… и задевая смертельную пустоту, я замыкался в своей тревоге, дабы еще сильнее разрывать себя о разрывы девок. Чем больше я боялся, тем божественнее представлялось мне бесстыдство, о котором могло поведать тело проститутки.

Задницы девок появлялись в конце, окруженные ореолом призрачного света: я жил в лучах этого света.

Выискивая в щели дальний предел возможного, я сознательно убивал себя и транжирил свои силы.

Страх — то же самое, что и желание. Всю жизнь я изнурял себя многочисленными желаниями и всегда валился с ног от страха. В детстве я ждал барабанной дроби, возвещавшей о конце урока, а сегодня жду объект своего страха, хотя больше не в силах ждать. В душе моей царит ужас, охватывающий меня под любым предлогом. Сейчас я люблю смерть. Мне хочется убежать, вырваться из нынешнего состояния, одиночества и скуки жизни, замкнутой на себе.

Иногда, пребывая в страхе, я признаюсь в своем малодушии и говорю себе: «У других больше причин жаловаться, но они же не бьются, запыхавшись, головой об стену». Я поднимаюсь, охваченный стыдом, и тогда обнаруживаю в себе малодушие второго рода.

Конечно, малодушно отдаваться страху из-за такой мелочи, но малодушно также убегать от страха, искать уверенности и стойкости в безразличии. На противоположном полюсе безразличия (факт страдания «зазря») начинается восхождение на гору Кармель[48]: хотя в абсолютном горе следует встать и смело посмотреть ужасу в глаза.

Суровый закон, принятый теми, кто не тоскует по вершине, приятен и желателен. Но если необходимо двигаться дальше (как можно дальше), приятность исчезает.

Я желаю сдирать платья с девок, ненасытно жаждая пустоты по ту сторону себя самого, или же погибнуть.

IX

Детское отчаяние, ночь, могилы; дерево, из которого сколотят мой гроб, качается на неистовом ветру: палец скользит в твоем интимном месте, ты вся раскраснелась, сердце бьется, и смерть медленно входит в это сердце…

Переступив порог, за которым царят безмолвие, страх[49]… в темноте церкви твой зад — это уста бога, внушающие мне дьявольскую грусть.

Молчать и медленно умирать — таково состояние бесконечного разрыва. В этом молчаливом ожидании самое легкое прикосновение пробуждает желание. Да обретет твоя душа вновь радость неприличия! Затем, скользя в тишине и бездонном отступлении, ты познаешь, из какого запустения, из какой смерти создан мир. Ты представишь его, и то, что скрывалось твоим платьем, испытает его последствия: обилие ясной наготы на краю одной и той же бездны, опрокинутой одной и той же радостью и одинаково устрашенной.

На тебе — знак. Больше не пытайся бежать. Некоторые удобства — лишь приманки. Ни твоя неискренность, ни твоя ирония не смогут заменить силу. Как бы ни хотелось тебе избежать низости, ставшей твоей возможностью, она настигает тебя. Не то чтобы ты была связана наслаждением, но ты можешь идти, открытая и счастливая, лишь навстречу наихудшему, что ведет по ту сторону убожества минут. Печали, превратившие твою жизнь в смертельный рубеж, не смогут оставить пустоту в голове. Ты больше не спустишься, даже если захочешь.

Не обольщайся: мораль, которой ты внимаешь и которую я преподаю, — самая трудная, она не сулит ни сна, ни удовлетворения.

Я требую от тебя инфернальной или, если хочешь, детской чистоты: обещаний взамен не будет, да и тебя не свяжут никакими обязательствами. Ты услышишь голос, исходящий от тебя и управляющий твоей судьбой: то голос желания, а не желанных существ.

На самом деле, наслаждение не имеет большого значения. Оно принимается как довесок. Наслаждение или радость, безумная аллилуйя страха[50] — символ пространства, где сердце разоружается. В этом потустороннем, наполовину лунном мире, где каждый элемент разъеден, розы, влажные от дождя, озаряются грозовым светом.

Я вновь вижу незнакомку в маске, тревога снимает с нее платье в борделе, лицо закрыто, а тело обнажено: пальто, платье и белье разбросаны по ковру.

Мы пользуемся трамплином наслаждения, дабы попасть в эту область грез. И конечно же, наслаждение обретается лишь при нарушении общепринятых предписаний, обустройстве ужасного мира. Но верно также обратное. Мы бы не обрели того несчастливого угла зрения, под коим раскрывается истина, если бы наслаждение не гарантировало наших невыносимых поступков.