Ангелы с плетками

С одной стороны, поиски наслаждения малодушны. Они устремлены к успокоению, а желание, напротив, жаждет быть вечно неутоленным.

Призрак желания неизбежно обманчив. То, что выдает себя за желаемое, замаскировано. Рано или поздно маска спадает, и в этот миг разоблачаются страх, смерть и уничтожение бренного существа. На самом деле, ты стремишься к темноте, однако необходимо сделать крюк и полюбить приятные обличья. Обладание наслаждением, которое предвещают эти желанные обличья, вскоре сводится к обезоруживающему обладанию смертью. Но смертью нельзя обладать: она сама лишает обладания. Поэтому место сладострастия — это место разочарования. Разочарование — самая суть, последняя истина жизни. Без изнуряющего разочарования (в тот миг, когда нас оставляет мужество) ты не могла бы узнать, что жажда наслаждения есть разобладание смерти.

Поиски наслаждения — вовсе не малодушие, а самая передовая линия жизни, безрассудная смелость. Это уловка, которую мы используем для того, чтобы избежать ужаса утоления.

Несомненно, любовь — самая дальняя возможность. Бесконечные препятствия отнимают у любви страстное желание любить.

Желание и любовь смешиваются, любовь — это желание объекта в соответствии с полнотой желания.

Смысл безумной любви лишь в том, чтобы двигаться навстречу любви еще более безумной.

* * *

Требование любви таково: либо ее предмет ускользает от тебя, либо ты ускользаешь от него. Не избегай он тебя, ты избегла бы любви.

Любовники терзают друг друга. Оба жаждут страдать. Желание в них обязано желать невозможного. Иначе желание было бы утолено и угасло.

Учитывая, что желание стремится к неутоленности, полезно утолять его и растворяться в лоне несказанного счастья. В этот миг счастье становится условием приумножения желания, а утоление — источником его молодости.

Иллюстрация Жана Фотрие из издания «Аллилуйи; 1947 года

V

Признай, наконец, кто ты есть. Как можно желать своего унижения, если ты обращаешься к другим, используя чужое обличье?

Ты могла бы соответствовать условностям и наслаждаться уважением униженных. Нетрудно было бы оценить в себе те стороны, благодаря которым ты трудилась бы над безграничной фальсификацией. Не имело бы значения, лжешь ли ты. Ты отвечала бы раболепным отношением на рабство большинства, лишая страсть существования. В таком положении ты стала бы мадам N…, и я услышал бы похвалы в твой адрес…

Тебе пришлось выбирать меж двумя путями: быть «рекомендованной» представителям человечества, основанного на отвращении к человеку, как одна из их числа, или же открыться свободе желаний, выходящих за общепринятые границы.

В первом случае ты поддалась бы усталости…

Но как забыть о твоей способности помещать в себя само бытие, тоже участвующее в игре? Оцени избыток крови, согревающей тебя под серым небом: долго ли смогла бы ты прятать его под платьем? Долго ли подавляла бы ты этот вопль исступления и чрезмерного сладострастия, который остальные свели бы к незначительным речам в угоду благопристойности? Разве, опьяненная стыдом, ты не была бы такой же чарующей, как нагота ночи?

Лишь невыносимая радость оттого, что снимаешь платье, соразмерна безграничности… где, как ты знаешь, ты заблудилась: эта безграничность тоже без платья, а твоя нагота, теряющаяся в ней, заурядна, точно покойник. Твоя нагота безгранично выставляет себя в ней напоказ: ты съеживаешься, терзаясь стыдом, и твоя непристойность безгранично вводит тебя в игру.

(Разве нестерпимое головокружение не открывает тебе, нагой и безмолвной, интимность вселенной? Разве не эта несовершенная вселенная зияет меж твоих ног? Риторический вопрос. Но неужели ты сама, открытая нескончаемому хохоту звезд, усомнишься в том, что далекая пустота тяжелее, чем эта постыдная интимность, таящаяся в тебе?)

Лежа с запрокинутой головой, заблудившись взглядом в молочных разводах небес, отдай звездам… самое нежное истечение своего тела!

Вдыхай сернистый запах и аромат обнаженной груди Млечного пути: чистота твоих чресл откроет твои сны падению в непостижимое пространство.

Соединения обнаженных гусениц половых органов, эти проплешины и розовые полости, этот мятежный ропот, эти мертвые глаза: долгая икота хохочущего исступления — эти минуты перекликаются в тебе с бездонной трещиной небес…

Пальцы соскальзывают в щель, где скрывается ночь. Ночь опускается в сердце, и падающие звезды бороздят ночь, в которой твоя нагота открыта, будто небо.

То, что вытекает из тебя при наслаждении, в сладковатом ужасе плоти, другие крадут у безграничности смерти. Они крадут это у одиночества небес! Именно поэтому тебе нужно бежать, спрятаться в лесной чаще. То, что терзает в сладострастии, призывает головокружение одиночества: сладострастие требует горячки! Лишь твои белые глаза способны признать богохульство, которое свяжет твою сладострастную рану с пустотой звездного неба.

Ничто не соизмеримо с твоим исступлением, кроме безмолвной безграничности ночи.