Ангелы с плетками

Прежде всего, ты должна знать, что всякая вещь, обладающая явным обликом, имеет также скрытый. Твое лицо благородно, в нем — истина глаз, которыми ты хватаешь мир. Но причинные места, скрытые волосами под твоим платьем, не менее истинны, чем твои губы. Эти места тайно открыты для скверны. Без них — без стыда, связанного с их функцией, — истина, предписываемая твоими глазами, была бы скудна.

Твои глаза открыты звездам, а причинные места, спрятанные под волосами, открыты. Тот огромный шар, где ты садишься на корточки, ощетинивается во тьме мрачных и высоких гор. Очень высоко над заснеженными вершинами простирается прозрачное звездное небо. Но между вершинами зияют пропасти, в которых порой отдается эхом звук падающего камня: светлое дно этих бездн — южное небо, чей блеск гармонирует с темнотой северной ночи. Так и убожество человеческих клоак когда-нибудь станет для тебя предвестием головокружительных радостей.

Твоему безумию пора уже научиться видеть изнанку всякой известной тебе вещи. Пора тебе перевернуть в глубине души пресный и грустный образ мира. Мне хочется, чтобы ты заблудилась в этих безднах, где, переходя от одного ужаса к другому, ты познаешь истину. Зловонный поток берет начало в самом нежном углублении твоего тела. Отдаляясь от этой мерзости, ты избегаешь самой себя. Но когда ты, наоборот, следуешь этим грустным путем, твоя освобожденная нагота раскрывается плотским утехам.

* * *

Больше не ищи ни покоя, ни отдыха. Тот мир, откуда ты пришла и которым являешься, будет поощрять лишь твои пороки. Без глубинного совращения сердца ты была бы похожа на альпиниста, навсегда уснувшего близ вершины, осталась бы лишь свалившимся грузом, усталостью. Далее, ты должна знать, что нет смысла желать никакого сладострастия, помимо самого желания сладострастия. Поиск, к которому тебя влекут молодость и красота, ничуть не отличается ни от представления сладострастников, ни от представления священников. Ведь жизнь сладострастницы, открытая всем ветрам, с самого начала открыта пустоте желания. Сука, опьяненная наслаждением, ощущает тщетность всякого наслаждения явственнее, чем моральный аскет. Или, точнее, теплый вкус ужаса во рту — лишь средство желать еще больших ужасов.

Это не значит, что ты должна уклоняться от мудрого поиска. Тщетность наслаждения составляет саму суть вещей, но мы не постигнем эту тщетность, если будем знать о ней изначально. Непосредственная видимость — это радость, которой тебе следует отдаться.

* * *

Теперь мне нужно объяснить тебе, что трудность, упомянутая во втором разделе, не должна обескураживать. Лишь недостаток мудрости или, точнее, нравственная пустота заставляла людей прошлого избегать того, что казалось им тщетным. В наши дни легко заметить слабость такого поведения. Если мы вступаем на путь желания, все тщетно, все — лишь приманка, да и сам Бог усугубляет пустоту. Однако желание пребывает в нас, словно вызов самому миру, бесконечно скрывающему от желания его объект. Желание в нас подобно смеху; мы глумимся над миром, обнажаясь и безраздельно предаваясь желанию желать.

Такова непостижимая участь, на которую обрекает нас отказ принять участь (или неприемлемый характер участи). Мы можем лишь бросаться на поиски знаков, связанных с пустотой и — с поддержанием желания. Мы можем выживать лишь на гребне волны, взбираясь на обломки кораблекрушения. За малейшим ослаблением последует спад наслаждения или скука. Мы дышим лишь на крайней границе мира, где раскрываются тела — где желанная нагота становится непристойной.

Иными словами, у нас нет других возможностей, помимо невозможного. Раздвигая ноги и выставляя напоказ свои причинные части, ты пребываешь во власти желания. Как только ты перестанешь ощущать эту позу как запретную, желание тотчас угаснет, а вместе с ним — возможность наслаждения.

* * *

Перестав искать наслаждения и отказавшись видеть в столь явной приманке избавление от страданий и выход, ты не смогла бы обнажаться посредством желания. Ты уступила бы моральному благоразумию. От тебя осталась бы лишь угасшая форма, вышедшая из игры. Ты отдаешься пламени желания в той мере, в какой тебя обманывает идея наслаждения. Теперь ты больше не можешь игнорировать жестокость, необходимую тебе: без неоправданной смелости ты не сумела бы вынести того горького чувства, что испытывает жаждущая наслаждения — жертва собственной жажды. Твоя мудрость призвала бы тебя к отказу. Лишь движение святости, безумия способно поддержать в тебе темный огонь желания, всячески превосходящий скрытые огоньки оргии.