Ангелы с плетками

Урсула по-прежнему была мертвенно-бледная и такая же бездыханная, какой мы ее оставили. Мама приказала отнести ее в мою комнату, где мы положили ее на кровать и стали ждать доктора Ханта. Его вызвали в то же самое время, когда Виолетта пошла за мистером Гаретом. Мисс Перкинс принесла нюхательные соли и уксус, сделала компресс и приложила его ко лбу Урсулы. А мама послала Кеннета за стаканчиком спиртного, которое затем с трудом влила между плотно сжатыми Урсулиными губами.

Немного спустя на ее щеках вновь появился слабый румянец, она открыла глаза и осмотрелась с безумным видом. Момент, которого я так боялась, настал. Но я не шелохнулась, скованная страхом перед неизбежным.

Кеннет вышел из комнаты. Взгляд Урсулы блуждал по нашим лицам, и когда он остановился на Анджеле, пристально следившей за нею, тело Урсулы неистово затряслось, и она завопила, задирая на себе одежду и принимая непристойные позы.

— Змея! — закричала она. — Змея! У меня в животе змея! Это ребенок от мужчины! От сморщенного старика! Я сделала это — сделала, сделала! Я ненавижу ее, я получу его, дайте мне его, дайте мне штуковину Кеннета — я вставлю ее в себя!..

Я заметила, как Анджела густо покраснела и выбежала из комнаты.

Мама и мисс Перкинс слушали — ошеломленно и завороженно — нескончаемую вереницу все более жутких непристойностей. Внезапно они вспомнили обо мне и быстро увели меня из комнаты. Вскоре после этого за мной вышла мисс Перкинс с пунцовым от стыда лицом. На минуту она онемела от смущения, но затем, решив, что я не поняла ни слова из сказанного Урсулой, заявила, что бедная девушка тяжело больна и просто бредит, а мне лучше всего спокойно спуститься и посидеть в библиотеке, молясь Господу Богу о ее выздоровлении.

Я повиновалась и укрылась в той полутемной комнате, где когда-то — казалось, много лет назад — Кеннет ко мне приставал. Там стоял кожаный диван и лежала его книга о свободе.

В голове роилось столько мыслей, что, не в силах оставаться с ними наедине, я вышла и спряталась в кустах, росших вдоль аллеи. Я видела, как подъехал доктор Хант. Отец Урсулы прибыл несколько минут спустя.

Я сидела там, пока меня не позвала мисс Перкинс. К обеду еще не звонили, и я даже не представляла, сколько прошло времени.

Мисс Перкинс сообщила, что врач поставил диагноз — тяжелое сотрясение мозга — и наказал соблюдать полную тишину. Поэтому я и не слышала звонка.

За обедом царило молчание. У мамы был нездоровый вид. Анджела и Кеннет выглядели удрученными, как и подобает. А мисс Перкинс, дорогая мисс П., мужественно, хотя и безуспешно пыталась поддержать беседу.

После обеда я бродила по парку, стараясь не думать о той ужасной минуте, когда дорогая мама, без сомнения, заговорит со мной об Урсуле. Как же я завидовала дьявольской способности Анджелы лгать и даже краснеть по собственному желанию!

Когда я вернулась, Урсулу перевели в комнату для гостей, окна которой выходят на север. Она расположена по соседству с комнатой мисс Перкинс. Завтра из Лондона должна приехать сиделка.

Виолетта рассказала мне, что мама, викарий и доктор Хант почти на два часа заперлись в мамином будуаре, но она так и не смогла расслышать, о чем они говорили, поскольку они все время шептались… Виолетта сказала, что пыталась «подсмотреть» за Урсулой, но Урсулина дверь была заперта. Мисс Перкинс застукала Виолетту, остановила и спросила, почему это она пытается войти без спроса? Мисс П. добавила, что все это очень «странно», а Виолетта возразила, что она очень встревожена: Уотсон слышал какие-то жуткие вопли и слова, которых, по его мнению, не должна произносить и даже вообще знать воспитанная юная леди. Спор между Виолеттой и мисс П. был таким глупым. Я попыталась скрыть свое расстройство, приложив носовой платок к глазам, и Виолетта, добрая душа, сказала, чтобы я не волновалась: хоть она и не так уж стара, но еще и не такое видала — всех этих «англичан с их верховой ездой». А мисс П. шикнула на нее.

Не зная, чем заняться, я поднялась в свою комнату. Так я оказалась здесь. Я по-прежнему записываю все в дневник, но не могу объяснить, зачем. Зачем я вообще что-то делаю? Возможно, я нахожу какое-то странное утешение в том, что могу записать все черным по белому, чтобы это существовало хотя бы на бумаге. Ведь я опасаюсь, что это существует только у меня в голове. К тому же в моем дневнике уже описано столько ужасов, что не будет никакого вреда, если я добавлю к ним еще парочку по собственной воле, а не по принуждению.

Мне уже все равно. Друзей у меня нет, но есть хотя бы дневник.

Позднее.

Недавно заходила Анджела — узнать, не расспрашивала ли меня мама о несчастном случае с Урсулой или о чем-нибудь еще. Она казалась очень самоуверенной и абсолютно невозмутимой и вскоре ушла, велев мне взять себя в руки:

— Это еще не конец. Предстоит развязка.

Я только что видела (из окна), как она шла через лужайку на прогулку с Кеннетом. У них был такой беззаботный вид!

Мисс Перкинс пришла и сказала, что мама ждет меня в будуаре. Все кончено.

Поздно вечером.

Кажется, я спасена!