— Правда такова, какой ее хотят видеть люди, — изрек Калидаггар, остановившись. — Истина — совсем другое. Ее изрекает нам Господь. Этот мир не спасут ученые, ибо гордыня их слишком велика. Этот мир будет очищен нами и приготовлен к новому творению. Этот мир всего лишь глина в руках Творца. Да будет тебе известно, что Творец не лекарь, но своих лекарей он назначает сам, через откровения и глубину их молитвы. Я смотрю в твои глаза, Цезарь Шантеклер… Ты светский человек, который сам не может постичь замысел Творца. Но ты внедрился в ход его истории и не знаешь, что с этим делать… Скажи нам ясно: ты привез нам этот препарат? Ты перехватил его образец, не так ли? Ты хочешь заключить сделку с Творцом? Мы его слуги, и мы истинные лекари, и мы одни можем знать, как применить лекарство, и мы одни можем дать тебе моральное освобождение. Отвечай, Цезарь Шантеклер!
— Совершенно так, Преосвященный Калидаггар! — ответил Шантеклер твердым уверенным голосом. — Я привез вам этот препарат. Вначале я сомневался, но теперь, после ваших слов, Преосвященный, я уверен, что поступил правильно, и я буду надеяться, что Господь зачтет мне этот выбор воли.
— Господь зачтет, — Калидаггар закрыл глаза и поднял руки в жреческом обращении к небу. — Господь простит тебе даже то, что ты окружил себя учеными слепцами, которых переселил на свой летающий остров. Мы будем просить Творца помиловать твой остров, но, когда придет время, мы придем и на него, и ты будешь готов!
— Я буду готов, Преосвященный Калидаггар! — в голосе Шантеклера звучала самоотверженность.
Он справился со своей ролью. Он внушил доверие страшным татуированным жалящими улитками и облаченным в флюоресцентные тоги, светящимся от изменений влажности тела уродам.
Да будет так. Он, и его остров, и все другие острова жизни будут готовы. Но истина в том, по-видимому, что теократы — люди, а люди, которые придут в «нейроквантовое посвящение» с оружием, изменятся навсегда, даже в лиловых тогах, даже с кровоподтеками страдания на лицах…
— Я буду готов! — повторил Цезарь Шантеклер.
***
Двое абсолютно счастливых людей летели, а лучше сказать — плыли в пространстве «белого вакуума».
Их объятия, их радость от встречи, их упоение друг другом не прекращалось ни на минуту.
Они учились видеть мысли друг друга, ощущать одновременно все свои сплетения, переводы узоров-энергий, становящихся обьемными, вырастающими в какие-то небывалые растения, в нейроквантовых слепках, в сердцевинах которых они, двое, перемещались, словно танцевали, и с каждым движением облачали на себя легчайшие покровы. Их тела могли становиться громадными, как звезды, и, наплывая друг на друга, проникая друг в друга, изливать мегасферы своей плазмы в неутомимые, неиссякаемые недра друг друга…
Так они плыли, восторгаясь волнами страсти и бесконечной любви, которая, в сплаве их сознаний, сама принимала все мыслимые формы, ароматы, звучала аккордами бесконечности.
Они шутили, они называли друг друга «нейроквантовыми любовниками», «гомункулюсами белого вакуума». Они просто учились быть ангелами времени…
Они возвращались в обреченные миры Нектарной звезды, до ожидаемого коллапса которой оставалось еще пятнадцать месяцев.
Они ни о чем не жалели, радостно плывя на своем чудесном каботажном фрегате.
Терциния и Дарий.
Часть третья
В родовом замке князей Дерешей закончился день посещений — старинная традиция раз в месяц устраивать открытый прием для всех граждан Поющей Нимфы, пожелавших прийти, приехать или прилететь сюда, в Озерный край, для беседы и разрешения любых вопросов, спорных притязаний, получения новых княжеских вердиктов или отмены старых.
Династия Дерешей правила на планете уже девяносто лет и от своих предшественников отличалась умеренным либерализмом, верностью моральному принципу: «Устойчивость для всего стойкого».
Балансируя между всеми родовыми кланами, Дереши создали уникальную планету-государство — Союз Вотчин Поющей Нимфы. Правящая династия имела право обосновывать столицу на своей территории, заниматься устроительством всех государственных служб, утверждать политический курс, вести торговлю. Династия Дерешей была третьей, за время которой завершилась полная терраформация Поющей Нимфы.
Конечно, не знать историю этого мира, не знать все ключевые события прошлого нынешний советник правящего рода не мог — другое дело, какую цену он видел во всем этом старании, стремлении и величии… Теократ Мехди Гийяз Калиаббат такой цены не видел, более того, он ее мировоззренчески отрицал, отрицал вслед за Богом, чье отрицание было куда как более всеохватывающим, куда как более всесильным.
Ему, Калиаббату, требовались средства и исполнители этого слабого человеческого отрицания. Богу же… Мехди тешил себя надеждой, что Богу требовался он, по сути, также исполнитель. Но Бога Мехди не слышал никогда. Ни до своего посвящения, ни после. Задавать такой вопрос другим теократам, младшим или старшим по сану, Мехди не решался, боясь быть уличенным в неготовности до конца принадлежать и отдаваться сакральным замыслам.