Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

Мне так обидно, что я не могу поехать к Вам в воскресенье – прямо слов не нахожу. За эти два-три дня после нашего телефонного разговора – я успел превратиться в недвижимое существо и это письмо пишу Вам уже лежа. В лучшем случае – это жестокий припадок ишиаса, но врач склонен (по интенсивности болей) предполагать кое-что похуже: инфекционное воспаление бедренного сустава.

Продвигал проект постановки «Блохи» актер Поль Эттли. После их встречи в кафе «Дё Маго» 28 августа Замятин по просьбе Эттли спрашивал у Крымова, не готов ли тот вложить в спектакль около двадцати тысяч франков. «А для меня сейчас постановка “Блохи” – приобретает особенное значение, потому что боюсь, что доктор мой – прав и болезнь на несколько месяцев выведет меня из строя»[524]. Премьерой «Блохи» Эттли собирался открыть той осенью свой новый Молодежный театр[525]. Вскоре начались репетиции, и здоровье позволило Замятину, вернувшемуся в Париж 19 сентября, присутствовать на них: «Пока не очень доволен. До Москвы, конечно, далеко»[526]. В начале ноября он описывал Булгакову свою пьесу как нечто совершенно чуждое французам: «“Блоха” выпрыгивает из здешнего нерушимого адюльтерного канона». Он все еще рассчитывал в конце месяца увидеть премьеру с декорациями, для которых Анненков уже сделал предварительные эскизы[527]. Однако через несколько дней выяснилось, что художник все-таки не сможет их выполнить: ему неожиданно предложили четырехмесячный контракт на съемки фильма, и он уехал из Парижа. Вероятно, это было важным событием в карьере Анненкова, которому, как и Замятину, из-за финансовых трудностей постепенно пришлось уйти из театра в кино. Начиная с того года он создаст декорации и костюмы для более чем 60 фильмов[528]. К концу ноября выяснилось, что 5 декабря премьера состоится вовсе не в Париже, а в брюссельском театре «Ла Гете». Парижская премьера была намечена примерно через две недели[529].

К этому времени его литературная жизнь в эмиграции начала превращаться в довольно однообразную деятельность. Помимо киносценариев и переводов рассказов, время от времени приходили заказы на статьи для британской прессы. 21 сентября представители газеты «Glasgow Herald» связались в Париже с Александром Вертом, попросив его обсудить с Замятиным еще одну статью о русском судостроении для их «Торгового обозрения»: «Получение информации из России всегда сопряжено с трудностями, и я весьма сомневаюсь в их точности, и нам было бы чрезвычайно важно получить статью от г-на Замятина с подробностями годовой работы различных российских верфей. <…> Оплата публикации о России составит 7 гиней»[530]. Возникает вопрос, как советские посольства в Лондоне и Париже отнеслись к предоставлению Замятиным «более точных» статистических данных об этой стратегически важной отрасли советской промышленности по сравнению с доступными в официальных публикациях 1930-х годов.

Вторую половину сентября 1933 года Замятиным раскрасил приезд в Париж И. Е. Куниной-Александер и ее мужа Божидара, с которым они до этого не встречались. Во время их визита Замятин подписал немецкую версию статьи «Москва – Петербург» Божидару Александеру: «Залог начала дружбы»[531]. В том же месяце эта статья появилась на голландском языке, а перевод Куниной-Александер на сербохорватский вышел в октябре. В том же году она смогла опубликовать в Югославии статью «Современный русский театр». В письме, отправленном после их визита, Замятин поблагодарил ее «…прежде всего за Вас самоё: так редко здесь встречаешь людей, у которых внутри не бензин, а кровь, и не моторный насосик, а сердце». Людмила добавила дружескую приписку Ирине и ее «Божьему дару». Вскоре после этого Кунина-Александер прислала Замятину снотворное, за что он был ей очень благодарен: