«Марии Стюарт, с ее пылкой, нетерпеливой душой, свойственно обольщаться иллюзиями. Романтические натуры ее склада редко видят людей и жизнь в истинном свете; мир обычно представляется им таким, каким они хотят его видеть. Непрестанно бросаемые от чрезмерного увлечения к разочарованию, эти неисправимые мечтательницы никогда не отрезвляются полностью. Освободившись от иных иллюзий, они тут же поддаются другим, ибо в иллюзиях, а не в действительности для них настоящая жизнь. Так и Мария Стюарт в скороспелом увлечении этим гладким юношей не замечает вначале, что его красивая внешность не скрывает большой глубины, что тугие мускулы не говорят о подлинной силе, а придворный лоск не знаменует душевной утонченности. Мало избалованная своим пуританским окружением, она видит лишь, что этот юный принц мастерски сидит в седле, что он грациозно танцует, любит музыку и прочие тонкие развлечения и при случае может накропать премилый мадригал. Малейший намек на артистичность в человеке всегда много для нее значит; она от души радуется, что нашла в молодом принце товарища по танцам и охоте, по всевозможным играм и упражнениям в искусствах, которыми увлекаются при дворе».118
Действительно, Марии казалось, что Дарнли является для нее безупречным женихом: ближайший кандидат на английский престол, правнук Генриха VII – о чем еще мечтать?
В первый раз на трон Шотландии была призвана женщина; Мария Стюарт принесла на него и слабость своих лет и слабость своего пола.
Брак был заключен 26 июля 1565 года, а 19 июня следующего года она родила сына, будущего Якова I Английского.
Рождение сына лишь усилило политические позиции Марии, которой надо было бороться со всеми, в том числе и со своим сводным братом графом Мореем, который хотел, находясь во главе протестантов, захватить власть. И она это сделала с блеском, верхом на лошади во главе своих войск. После победы она имела неосторожность захотеть восстановить в стране католицизм, что вызвало ярость ее кузины Елизаветы.
С другой стороны, между Марией и Генри Дарнли очень скоро начались супружеские разногласия. Понятно, что речь шла пока лишь о разногласиях в физическом плане, что лишь усиливалось посредственностью мужа, этого гордеца, честолюбца и одновременно с этим человека нерешительного, распутного и резкого.
Мария, которой было всего двадцать три года, нашла себе утешение (дошло ли дело тут до адюльтера – это еще вопрос) с неким итальянцем Давидом Риччо, игроком на лютне, чувствительным и страшно в нее влюбленным.
Реакция на это была суровой: бароны подлили злейшего яду в открытые раны тщеславия Генри Дарнли и ударили его в самое чувствительное место – его оскорбленную мужскую честь. Они пробудили в нем ревность, всячески давая понять, что королева делит с Риччо не только трапезы, но и ложе. И хотя доказательств у них не было никаких, Дарнли легко клюнул на эту наживку. Еще бы, ведь Мария в последнее время то и дело уклонялась от выполнения своего супружеского долга. Неужто она и правда предпочла ему этого чумазого музыканта?
В результате бедняга Риччо был убит прямо на глазах Марии. Произошло это 9 марта 1566 года. На беззащитного итальянца набросились люди Дарнли и стали колоть его кинжалами. Всего верному другу Марии Стюарт было нанесено около пятидесяти ран, весь пол был залит его кровью, а истерзанный труп был выброшен из окна во двор.
После родов, случившихся тремя месяцами позже, Мария оказалась в бедственном положении: слухи приписывали отцовство ребенка ее итальянскому другу; не было и речи о продолжении жизни с мужем; но как было с ним разойтись? Разводом, то есть путем аннулирования брака? Но тогда сын оказывался незаконнорожденным и терял любые шансы наследовать трон.
В конце ноября сторонники Марии собрались в Грэгсмилларе для обсуждения сложившегося положения. Присутствовал на этом совещании и правая рука королевы Джеймс Босуэлл, человек отважный, мужественный и хорошо образованный. В результате мужу-убийце пришлось уехать к своему отцу в Глазго, и там он был сражен болезнью, которая очень походила на отравление. Однако он сумел вернуться в Эдинбург, где его встретила Мария, приехавшая нанести ему визит. Уж не собиралась ли пара примириться?
Конечно же, нет. Присутствие Дарнли было ей невыносимо. Испанский, английский и французский послы в своих донесениях давно говорили о наступившем охлаждении как о чем-то бесспорном и само собой разумеющемся. Утверждалось, что в их союзе и с помощью самой сильной лупы не обнаружить «ниточки любви и атома нежности».119