Англия Тюдоров. Полная история эпохи от Генриха VII до Елизаветы I

В течение последнего десятилетия правления Елизаветы нестареющий образ стал частью «культа» Глорианы для придворных, требовавшего «почитать» образ королевы, почти как дореформационные католики почитали Деву Марию. Лорд Зуш говорил Роберту Сесилу в 1598 году, что с его точки зрения «маска юности» представляет собой прекраснейший портрет в Европе. Некоторые получатели носили свои миниатюры приколотыми к одежде в специально предназначенной для этого коробочке, а другие вкладывали их в медальоны или помещали в драгоценные камни. Сохранился один украшенный рубинами и бриллиантами медальон, прославляющий Елизавету как «Звезду Британии». Напротив, знаменитое ювелирное изделие «Хинедж», или «Армада», раскрывается послойно. Оно выполнено из золота с цветной эмалью, украшено бриллиантами и рубинами. Снаружи по центру находится изображение Елизаветы как королевы и «императрицы», выполненное по типу римского императорского профиля, который также выбивали на памятных медалях, а на обратной стороне медальона изображен Ноев ковчег как символ того, что она – верховный глава церкви и «Защитница веры». Внутри медальона находится «маска юности», на внутренней стороне крышки – красная роза, эмблема династии Ланкастеров и символ Венеры, богини любви и красоты[1093].

В «Апологии поэзии» Сидни писал, что поэзия – это «говорящая картина». Поэзия и изобразительное искусство были тесно связаны, но, следуя «Поэтике» Аристотеля, в тюдоровской Англии рисунку отводилась второстепенная роль, поскольку он отражал лишь внешние черты[1094]. Правда, Элиот в своей книге «Правитель» посвятил целую главу тому, «что джентльмену похвально именно рисовать и гравировать, если природа его к этому побуждает». Однако он тут же заверяет читателей: «Этими примерами я ни в коем случае не призываю делать из принцев и детей дворян простых художников или граверов». Джентльмену следует рисовать или гравировать «только в уединении на досуге», да и то «не слишком утруждаться»[1095]. Объясняет или нет такая снобистская позиция малочисленность станковой живописи, но во времена Генриха гобелены ценили выше картин: покровительство Гольбейну со стороны Томаса Мора, Томаса Кромвеля и Генриха VIII – это исключение. Кроме того, вкус Елизаветинской эпохи отвергал допущения и достижения европейского искусства: маньеристские эксперименты Исаака Оливера никак не принимались до 1603 года. В любом случае спрос был только на портреты, и большинство дошедших до нас произведений в полный рост – это поставленные на поток парадные портреты, призванные висеть по стенам в долгих галереях елизаветинского и якобитского веков[1096].

Сферой, где влияние Глорианы ощущалось менее всего, была архитектура. Со времени кончины Генриха VIII и до 1603 года не построили и не купили ни единого дворца. Предпринимались некоторые изменения и частичный ремонт: Елизавета возвела банкетные дома в Гринвиче и на террасах в Уайтхолле и Виндзоре, но прочие перемены были незначительны. Через лорда – хранителя печати Бэкона она объявила парламенту в 1571 году, что не нуждается в «вычурных дорогостоящих ненужных зданиях». К тому же ежегодные поездки королевы по стране перекладывали ответственность за размещение членов двора в течение лета на ее подданных. В более широком смысле – тем фактом, что придворные состязались друг с другом в строительстве великолепных особняков, чтобы ее развлечь, – королева, конечно, оказывала влияние на архитектуру. Однако эстетическая инициатива ушла к знати и джентри: лучшие образцы елизаветинского стиля – особняк Берли в Теобальдсе, Лестера в Кенилворте, Хаттона в Холденби, сэра Джона Тинна в Лонглите, сэра Фрэнсиса Уиллоуби в Воллатоне и графини Шрусбери в Хардвике[1097].

В елизаветинской и якобитской архитектуре особо ценились соразмерность и симметрия. На большие особняки смотрели как на «фонари»: светлые внутри, сверкающие снаружи. Хардвик-Холл, построенный Робертом Смитсоном в 1591–1597 годах, все отмечали именно за эти качества, а также за квадратные башенки и неоготические лестницы. Когда Берли посетил Холденби, он восхитился симметричностью и «величавой лестницей» из большого зала в хорошо освещенные комнаты наверху. Много света и пространства – вот что видел посетитель замка Кенилворт:

Каждая комната просторна, хорошо освещена, потолки внутри высокие; днем по каждой стороне блестит стекло; ночью свечи, камин и факелы сверкают сквозь окна, как будто египетские фараоны освещают побережье Александрии; или… сам Феб отдыхает в замке вместо того, чтобы отправиться к Антиподам[1098].