Английская мята

— Да нет, не сказал бы. Временами она могла судить очень здраво. Вдруг, ни с того ни с сего, скажет о ком-нибудь так метко, что даже диву даешься. А еще, когда на нее находило, она могла быть ужасно забавной. Порой они дурачились с Марией-Терезой — это было в самом начале, когда Мария-Тереза еще только переехала к нам. Ах, как давно это было…

А еще иногда ей случалось говорить каким-то странным языком, будто бы декламировала наизусть какие-то фразы, вычитанные из современных книг, хотя, сами понимаете, какие уж там книги… Помню две-три фразы насчет цветов из нашего сада. К примеру, она говорила: «Английская мята худа и стройна, она черного цвета, от нее пахнет рыбой, она пришла к нам с острова Песков».

— А чем бы вы стали заниматься, если бы вам удалось продолжить образование?

— Мне хотелось работать в промышленности.

— Вы утверждаете, будто она была напрочь лишена воображения, или я вас неправильно понял?

— Да, вы неправильно поняли. Я хотел сказать, что она была неспособна проникаться воображением других. Что же касается ее собственных фантазий, то тут можно не сомневаться, этого у нее хоть отбавляй. По-моему, они занимали в ее жизни самое главное место, важнее всего остального.

— А вам что-нибудь известно о том, что это были за фантазии?

— Почти ничего… Могу только сказать, что истории, которые она сочиняла, вполне могли происходить и на самом деле. Вначале все выглядело вполне правдоподобно — нельзя сказать, чтобы она придумывала все от начала до конца, — но потом, чем дальше, тем больше, она приплетала невесть что. Порой, к примеру, ни с того ни с сего примется сетовать на упреки, каких я ей никогда не высказывал, хотя вполне мог бы, они были бы вполне заслуженны, — будто она читала мои мысли…

Или еще начнет пересказывать нам разговоры, которые якобы были у нее с прохожими на улице. И никто бы ни за что не догадался, что все это только плод ее воображения, пока она не приписывала очередному мнимому собеседнику какую-нибудь реплику, лишенную всякого здравого смысла.

— А как вы думаете, она не страдала оттого, что стареет?

— Нет, нисколько. Пожалуй, это лучшее, что в ней было. Иногда даже как-то успокаивало.

— Откуда вы это знали?

— Я знал.

— Что бы вы могли о ней сказать?

— В смысле интеллекта, чтобы понять, была она умной или нет?

— Пусть так.

— Я бы сказал, что она была напрочь лишена восприимчивости, в ней ничего не задерживалось, что ли, ее ничему невозможно было обучить. У нее не было ни малейшей потребности чему бы то ни было учиться. Она была способна понять только то, что могла объяснить себе сама — каким образом, я и не знаю. Она была будто закрыта для всего и одновременно открыта для всего на свете — с одинаковым успехом можно было бы утверждать и то, и другое, в ней ничего не оставалось, она ничего не сохраняла в себе. Словно дом без дверей, по которому гуляет ветер, унося все с собой. Когда я понял, что это не ее вина, то раз и навсегда отказался от намерения заняться ее образованием. Я и сейчас никак не пойму, как это она умудрилась научиться читать и писать.

— Можно ли сказать, будто она была лишена какого бы то ни было любопытства, любознательности?

— Да нет. Скорее, они у нее были, но какого-то совсем особого свойства. Люди занимали ее как бы вообще, как вещи в себе, что ли, без всяких подробностей насчет того, что они могли бы сказать или сделать. Думаю, вот такой интерес у нее и возбуждала долгое время Мария-Тереза. Особенно поначалу. Ей все хотелось понять, как та существует. Тот же самый вопрос мучил ее и насчет Альфонсо.

— Она что, как бы пыталась ощутить себя в шкуре Альфонсо? Или превратиться в Марию-Терезу?

— Нечто в этом роде. Два дня колола дрова, чтобы быть как Альфонсо. Или затыкала воском уши, чтобы почувствовать себя Марией-Терезой. Даже вспомнить страшно. Это надо было видеть.

— А может, другие казались ей как бы несовершенными, вроде пустыми, и у нее возникало желание завершить, заполнить эту пустоту тем, что сочиняла она сама?

— Я понимаю, что вы имеете в виду. Нет, скорее наоборот. По-моему, она относилась к другим так, будто суть их нельзя было постигнуть привычными путями — с помощью органов чувств или в беседе. Они существовали для нее как некая целостность, непостижимая вещь в себе. Объяснить вам это поточнее я и сам не смогу.