Английская новелла

«Его глаза, — подумал я,— так же печальны, как эти горы, но природа предназначила его к тому, чтобы вселять надежду в тех, кто впал в отчаяние». Я так восхищался им, что даже забыл спросить о театре, а продолжал слушать его рассказ о школе кружевниц, которую он пытался тут основать. Однако вместо того чтобы удержать их дома, эта школа, наоборот, способствовала их бегству из родной страны! Я заметил, что вот это-то и есть самое худшее, но священник имел серьезные основания полагать, что ткацкое производство окажется более выгодным. Он был уверен, что если бы люди могли прилично зарабатывать в собственной стране, они не стремились бы ее покинуть. Он привел в пример Ирландию XVIII века — население ее уничтожалось, так что осталось всего два миллиона народу, а в XIX веке численность его уже достигла восьми миллионов. Я слушал, не прерывая его, восхищаясь его неистребимым оптимизмом, и когда служанка открыла дверь и сказала священнику, что его вызывают, я увидел, как он надел свое старенькое пальто, позеленевшее от времени. Тогда я сказал себе: «Никто на свете не мог бы лучше него выполнять эти обязанности. Надежда — вот то, что им нужно!» Проводив его и вернувшись в кабинет, я внезапно остановился. Я представил себе священника у постели умирающего, я видел его добрые глаза, я как бы слышал его добрые, мудрые слова.

В тот день мне довелось встретить женщину, рывшую  землю на болотистом участке под серым небом. На ней была красная юбка, голова повязана платком. При виде нас она швырнула прочь лопату и побежала к своей лачуге, а оттуда вышел мужчина, держа в руках рог. Он затрубил в этот рог и помчался на вершину холма.

Я спросил возницу о причине тревоги, и он сказал, что меня приняли за судебного пристава. Так оно и было, потому что я заметил, как угоняли куда-то прочь двух крохотных овец, каждую чуть побольше гуся. Около лачуги виднелся небольшой пруд с зеленой водой, и вообще все лачуги в окрестности были на один лад: одна комната, вся пропахшая дымом и торфом, на очаге — черный железный котелок с остатками желтоватой похлебки. Умирающий — мужчина или женщина — вероятно, лежал в углу на соломе, а священник обращался по-ирландски к этим отверженным кельтам.

 «К этим темным людям, которые блуждают здесь, в глуши, как животные, — думал я. — Серое, унылое небо простиралось над ними в течение стольких поколений, и они стали бедными и голыми, как эти холмы. Театр для них! Какой вызов брошен законам природы!»

И, наблюдая, как аккуратные куски торфа превращались в белую золу, я думал о том, как эти нищие ирландцы, живущие в глуши, строили театр, повинуясь священнику, не подозревая о его новых планах. Театр должен был казаться им столь же бесполезным, как и дорога, которая никуда не вела. Священник сказал им, что смотреть пьесы будут разные приезжие люди, но мысль о наслаждении искусством еще не проникла в их сознание.

Я подкинул немного торфу в огонь. Священник не возвращался, и завывание ветра вселяло в меня странные, даже дикие мысли. Здание театра частично обрушилось, а возница по пути сюда рассказывал мне о том, что некое крохотное белое существо частенько скользит вдоль дороги. Я жалел теперь, что не расспросил его подробнее о призраке, если только это был призрак. Потом я стал думать, почему, собственно, священник занимается вязанием. Его комната уставлена полками с книгами. Но он не читает, а вяжет, — странное занятие! Он даже не заговаривал со мной о книгах.

Я прошелся по комнате, чтобы выяснить эту тайну, и обнаружил целую кучу шерстяных чулок. «Все эти чулки связал он. Нет, тут какая-то странная история», — сказал я себе, а затем улегся и долго не спал, размышляя о людях, с которыми мне предстояло встретиться завтра.

Нет, никогда не забуду я этого зрелища! Есть разные степени нищеты, но я вспоминаю двоих людей из этой толпы: они были босы, а рубашки на них были такие рваные, что сквозь дыры видны были вьющиеся волосы на груди. У них были русые бородки, а кожа вся пожелтела от голода. Один из них воскликнул:

— Под белым солнцем небес нет двух более жалких нищих, чем он и я!

Потом они пошли за нами, и мне все казалось, что этим беднякам страшно хочется поведать о своей жизни. Среди них было несколько женщин, мужчины все время оттесняли их назад; они ссорились и спорили, кто должен получить право на беседу со мной. Долгое время они видели только друг друга, и боюсь, что их интерес к ткацким станкам был вызван просто жаждой поговорить — беседа их забавляла.

 Священник принес из дому сверток с одеждой, и когда раздача закончилась, я предложил ему прогуляться по холму и попросил показать мне театр.

Он опять был в нерешительности, и я сказал:

— Отец Мак-Тэрнен, вам следует немного пройтись. Вы должны хоть ненадолго отвлечься от невзгод и несчастий вашей паствы.

Наконец он уступил, и по пути мы говорили о том какая все-таки великолепная идея — эта дорога, и он рассказал, что когда вынашивал мысль о постройке театра, то условился с инспектором, что дорога будет доведена до самой вершины холма.