Английская новелла

—   Но неужели вы никогда не читаете? — спросил я, окидывая взглядом книжные полки.

—   Раньше я много читал. Но во всем приходе не оказалось ни одной женщины, которая умела бы правильно вывязывать пятку. Вот мне и пришлось научиться вязать.

—   Вязание вам нравится больше, чем чтение? — спросил я, краснея за свое любопытство.

—   Меня часто вызывают к больным, а если ты увлечен интересной книгой, то откладываешь ее в сторону с большой неохотой.

—    Я вижу, у вас тут стоят два тома мираклей.

—   Да, и в этом таится еще одна опасность. Книга вбивает вам в голову разные мысли и идеи. Мысль о театре как раз и возникла во время чтения этих книг.

—   Но ведь вы же не думаете, — сказал я, — что бог послал бурю, потому что не хотел, чтобы пьеса была поставлена?

—   Мы не можем судить о замыслах божьих. Он ли наслал эту бурю или это дело случая — остается только предполагать, но вот что совершенно ясно: вы творите добро, посвящая себя своим каждодневным обязанностям, побуждая правительство начать новые работы для помощи нуждающимся, основывая школы для обучения ткацкому ремеслу. Здесь же люди целиком зависят от меня, и когда я хоть чем-то облегчаю им жизнь, то знаю, что поступаю правильно.

Затем, чтобы переменить тему разговора, священник стал снова расспрашивать меня о нашей системе оплаты. Я чувствовал, что мое любопытство неуместно и даже постыдно. Мой возница расскажет мне завтра, почему театр находится в таком запустении. Он — из тех, кто обладает способностью слушать. Он слышал, что я поднимался со священником на холм, чтобы увидеть театр. Он знал все о моей прогулке со священником и на другой день уже рассказывал мне, что это, дескать, проклятая вдова Шеридан вызвала заклинаниями ветер, который разрушил здание театра.

Ведь это ее дочка играла Благодеяние в пьесе, ваша честь. И что бы вы думали? Пришла она однажды домой, после того как они учили эту пьесу, и давай причитать да стонать. А как стало видно, из-за чего она стонет, вдова Шеридан сняла недоуздок с коровы, да и привяжи им Маргарет к стене, и так она в хлеву и сидела, пока не родился ребенок. А потом, что бы вы думали? Взяла ее мамаша веревку, захлестнула горло младенцу и похоронила его у театра, а через три дня поднялась буря и призрак сорвал всю солому с крыши.

—    Значит, она убила ребенка?!

—   Не знаю уж как там. Когда она умирала, то послала за священником и рассказала ему, что она сделала.

—   Но священник ведь не разглашает того, что узнал на исповеди, — заметил я.

—   Миссис Шеридан в ту ночь не умерла, протянула еще до конца недели. А соседи слышали, как она бормотала о ребенке, которого сама похоронила. Тут-то они и узнали, что за белую штуку видели у дороги. А в ту ночь, когда священник ушел от нее, он сам увидел белый призрак прямо перед собой. И если бы он не был святым отцом, он тут же упал бы мертвым на месте. Но он-то хорошо знал, что дитя некрещеное, вот и зачерпнул воды из болота, да и брызнул на него, приговаривая: «Я крещу тебя во имя отца, и сына, и святого духа!»

Возница рассказывал эту историю так, как будто читал свои молитвы. Он, казалось, совсем забыл, что его слушают.

—   На священника это, наверно, произвело сильное впечатление?

—   Ну ясно, сэр! Шутка ли — встретить некрещеное дитя на дороге, да еще это был единственный незаконный ребенок, когда-либо рождавшийся в нашем приходе. Так говорит Том Малхейр, а он у нас в графстве самый древний старик.

—    Очень странная затея этот театр.

—    И впрямь странная! Да ведь он сам человек чудной. Всегда только и думал, как бы что хорошее сделать, вот о нем и говорят, что он слишком много думает. Очень странный человек этот отец Джеймс, ваша честь!

Джойс Кэри

ЗАГАДОЧНАЯ ИСТОРИЯ (новелла, перевод Л. Беспаловой)

Мой друг Нед Симпсон вечно твердит, что ему опостылел Сити; он, чего бы это ни стоило, вырвется оттуда, не даст Сити себя доконать. Мы не придавали особого значения его словам, нам тоже опротивел Сити, вернее сказать, работа, передряги, галдеж. Но почти для всех нас отпуск тянулся слишком долго. Уже через две недели нам хотелось вернуться к работе, передрягам, галдежу - словом, к жизни. Но когда мы брюзжали на Сити, наши жены только улыбались, кто мудро, кто печально, и пропускали наши слова мимо ушей. Лишь жена Неда тут же приступала к нему: «Раз так, почему ты не бросишь Сити? Почему продолжаешь эту жизнь? Ты же сам говоришь, что в этом нет никакой необходимости. Тебе скоро шестьдесят, еще год-другой - и время будет упущено».

Наш друг Грейн, он чаем занимается, говорит, что Нелл не видит дальше своего носа, поэтому ей ничего не втолкуешь. «Женщины, - говорит он, очень похожи на Бурбонов, только они гораздо живучей. Они ничего не забывают и ничему не учатся. Весь опыт, накопленный человечеством, для них - ничто, они каждый день начинают жизнь заново».

Пришлось признать, что Грейн говорит дело, о Нелл, во всяком случае.