Английский дневник

Отныне я знаю, что первое правило продавца – это контакт глазами. Второе – улыбаться. Что бы ни случилось, вы обязаны улыбаться. Это элементарная вежливость. Третье – недовес лучше, чем перевес. Но это не тот советский «недовес». Просто нельзя заставлять покупателя платить лишнее. И обязательно надо назвать стоимость товара после взвешивания. И четвертое, не менее важное: если возле прилавка появляется покупатель, его присутствие вы обязаны почувствовать, даже стоя к нему спиной. Вы немедленно оставляете все, что делали, и обслуживаете клиента. Теперь вы понимаете разницу в сервисе?

Я усваиваю еще массу нужных продавцу колбасы вещей, сдаю зачет и получаю работу.

На мне синяя юбка, сверху белый халат, поверх – темносиний передник в белую полоску, и на голове симпатичная шляпка. Я почти элегантна и даже нравлюсь себе.

Я работаю всего два дня в неделю – субботу и воскресенье. К сожалению, работы в другие дни нет. Но работа в воскресенье имеет свое преимущество, потому что платят в два раза больше. Через год это правило уберут, но все, кто начал работать до отмены, будут продолжать по воскресеньям получать двойной оклад.

Когда я начинаю свою смену, все уже аккуратно разложено на прилавке. По мере продажи горки с ветчиной тают, и надо ветчину подрезать и подкладывать новые кусочки под низ. Покупателей прибывает, и эта непрерывная нарезка продолжается целый день. Все нарезается педантично тонко. И только так. А вот сыры тонкими кусочками не режут. Только кирпичиком или как тортик – в зависимости от сорта.

Я не перестаю удивляться разнообразию английского языка. Если в русском есть только глагол «резать», то в английском языке их целых четыре. Резать тоненькими кусочками – slice. Нарезать кубиками – dice. Разрезать в длину – slit. И просто резать – cut.

Все эти колбасы, беконы, ветчины, сыры ужасно нагоняют аппетит. Но пробовать могут только покупатели. Я глотаю слюну и закрываю рот на замок. Положенный тридцатиминутный перерыв – не раньше чем через три часа работы.

В конце дня здесь тоже хватает уборки. Каждую оставшуюся порцию ветчины надо завернуть в пленку, взвесить, наклеить чек и убрать в холодильник. Прилавок моется и накрывается металлическим щитом. Моются машины для нарезки колбас, все столы вдоль стены, стекло витрин и прочая, и прочая, и прочая. Не надо мыть только пол. И на этом спасибо.

А вот по воскресеньям я шеф-повар куриц-гриль. Я их готовлю. Накалываю холодных и мокрых как лягушки куриц на металлические шампура, устанавливаю их в огромном прозрачном шкафу и нажимаю кнопку нужного режима. Сорок пять минут медленных вращений на вертеле – и бледные анемичные тельца с шипением и попискиванием постепенно превращаются в золотистокоричневых истекающих соком аппетитных кур. Я протыкаю специальной палочкой-термометром ближайшую ножку и убеждаюсь, что температура внутри отвечает английским стандартам готовности. И когда я вынимаю их из духовки, ох, как хочется отщипнуть кусочек и съесть…

И опять конец дня. Гигантский духовой шкаф требует уборки. Надо же, этот ритуал мне нравится. Я брызгаю внутренности духовки специальной жидкостью, растворяющей жир, оставляю на несколько минут, а затем включаю режим мойки. И шкаф начинает принимать душ: сотни маленьких струек воды из разных углов делают свое дело. Но это еще не конец. После процедуры циркулярного душа есть еще душ Шарко. Я беру тонкий шланг с пистолетом на конце, нажимаю на курок и сильным напором воды домываю все то, что не помыли тонкие струйки.

Вот так я работаю. Со временем улыбки мне кажутся фальшивыми, обычная вежливая дистанция – английской чопорностью, а бесконечные толпы покупателей, которым всегда надо угодить, раздражают.

И еще: я не люблю обслуживать знакомых. Удивление на лицах, вопросы. Я, как улитка, хочу спрятаться в свою ракушку и никого не видеть. Я теперь интроверт.

Но главное, приходят те пару человек, которые, как я уверена, не должны знать, что я работаю в супермаркете. Одна из них – владелица местной галереи. Она продает картины Андрея. Она приходит за продуктами каждое воскресенье, и я, завидя ее, ищу предлог, чтобы убежать в подсобку до тех пор, пока она не уйдет.

Мое эго не может смириться с супермаркетом, даже если эта работа парт-тайм…

Лондонские этюды

– Все, больше не могу… Задыхаюсь… Все эти английские кошечки, слоники, свинки… Эти лубочные картинки… Провинциальная атмосфера…

Андрей действительно задыхается. Непослушной рукой пытается расстегнуть воротник рубашки.

– Мне плохо. Я не могу ничего написать. Все жалко, пошло, примитивно… Полная изоляция… Нет среды, нет друзей, обычного человеческого общения… Что делать? Я устал от всего этого…

Андрея трясет. Он покрывается красными пятнами, часто дышит, а по щекам катятся слезы. Такого с ним никогда не было.

Мне жаль его. Мне даже страшно за него.

Это крик души. Приступ страха. Истерика исстрадавшейся психики.

Я капаю в стакан корвалдин, привезенный из Киева, и даю ему выпить.