Английский пациент

– А мой старший брат считает меня дураком за то, что я доверяю англичанам. – Кип поворачивается к ней, в глазах поблескивают отражения солнечного дня. – Брат говорит: «Когда-нибудь у тебя откроются глаза». Азия все еще несвободный континент, и брат в ужасе от того, как легко мы бросаемся в войны, в которые ввязываются англичане. Мы всегда спорили, потому что не сходились во мнениях. Он все время повторял: «Когда-нибудь у тебя откроются глаза».

Сапер произносит это, подражая манере брата. Его глаза плотно закрыты.

– Я возражаю ему, например, так: Япония – часть Азии, а ведь известно, сколь жестоко японцы обращались с сикхами в Малайе. Но брат словно не слышит этого. Он твердит, что англичане и теперь вешают сикхов, которые выступают за независимость.

Она отворачивается, прижав сложенные руки к груди. Опять вражда, вечная вражда в мире. Нескончаемая. Непреходящая… Хана идет в дом, в его прохладу и темноту, чтобы посидеть с англичанином.

Ночью, когда она распускает пучок его прически, мужчина становится похож совсем на другое созвездие: руки тысячью экваторов раскиданы по подушке, волны волос качают ее в объятиях. Она держит в руках индийскую богиню, пшеницу и ленты. Когда он наклоняется, волосы струятся. Она может обмотать ими свое запястье. Когда он двигается, она не закрывает глаза и видит в темноте палатки, как вспыхивают то там, то сям маленькие электрические искорки в волосах.

Кип всегда двигается не наобум, а вступая в отношения с чем-нибудь: стенами, зелеными изгородями, террасой. Бегло просматривает окружающее пространство. Даже глядя на Хану, он видит детали ее исхудавшего тела не сами по себе, а на фоне пейзажа. Так же он наблюдает за полетом коноплянки, охватывая вниманием не только птичку, но все пространство, в середине которого она трепещет, поднявшись в воздух. Он прошел всю Италию, очищая ее от мин; глаза повсюду стремились замечать все – кроме того, что было живым и недолговечным.

Единственное, к чему он никогда не присматривался, – к самому себе. Кипа не интересовала ни расплывчатая тень в сумерках, ни собственная рука, протянувшаяся к спинке кровати, ни отражение в окне, ни то, что о нем подумают. За годы войны Кип понял, убедился, выучил наизусть: единственный абсолютно надежный и безопасный предмет – он сам.

Он проводит вечера с англичанином, который напоминает ель, виденную в Англии, в саду лорда Суффолка на краю утеса, смотрящего на Бристольский залив. У ели была больная ветка, тяжелая от старости. Ее поддерживало, как подпорка, другое дерево. Ель стояла, будто страж, и, несмотря на дряхлость, угрюмость, корявую кору, в ней чувствовалось внутреннее благородство, словно она помнила, кому обязана поддержкой.

Здесь нет зеркал, а тюрбан свой он укладывает в саду, глядя на мошек на деревьях. Он заметил у Ханы пряди со следами хирургических ножниц. Вспоминает ее дыхание, когда девушка кладет голову ему на грудь, на ключицу, где кость делает кожу немного светлее. Хана думает, что если спросить его, какого цвета у нее глаза, он не сможет ответить, хотя и обожает ее. Он засмеется и попытается угадать, но если она, черноглазая, закроет глаза и скажет, что они зеленые, он поверит. Кип может внимательно смотреть в глаза, но не отмечать, какого они цвета. И пища, которую ест, для него больше средство к существованию, чем что-то особенное, имеющее вкус или температуру, аромат или аппетитный вид.

Когда кто-то говорит, он смотрит на губы, а не на глаза и их цвет, который, кажется, постоянно меняется в зависимости от освещения в комнате или времени суток. Ему нравится определять характер по губам: губы открывают некоторые интересные черты характера из всего спектра личности собеседника – от самодовольства до неуверенности. У бессердечного они темнее, у нежного – светлее… А вот по глазам этого не понять. По глазам можно составить неправильное мнение о человеке и обмануться. Он собирает впечатления, как частички изменяющейся гармонии. Видит Хану в разное время и в разных местах, когда у нее меняется голос, или настроение, или даже красота – похоже на то, как силы морской пучины убаюкивают спасательную шлюпку или властно распоряжаются ее судьбой.

У них появился обычай вставать с зарей и обедать при последнем дневном свете. По вечерам зажигали только одну свечу перед постелью английского пациента или лампу, наполовину наполненную керосином, если Караваджо удавалось добыть его. Но коридоры и другие комнаты лежали во мраке, словно захороненный город. Обитатели виллы привыкли ходить в темноте с вытянутыми руками, на ощупь определяя путь. «Нет больше света. Нет больше цвета», – часто напевает в такие минуты Хана. С привычкой Кипа прыгать по ступенькам, опираясь одной рукой на перила, надо кончать. Она представила, как он в очередной раз поднимает ногу и случайно попадает в живот Караваджо, который возвращается домой.

Хана задула свечу в комнате английского пациента на час раньше обычного. Сняла теннисные туфли, расстегнула платье на шее, потому что очень жарко, закатала до локтей рукава. Милый беспорядок.